Анатолий Иванов - Печаль полей (Повести)

— Не звенит, значит? — переспросил Борька,

— Ага, не звенит, — вздохнула она. — Так и не показал грибного места.

— Мужики — они такие… Они обманывают, — проговорил Борька.

— Что? — повернулась к нему Шура. И медленно начала краснеть.

Шуре тоже было пятнадцать лет, но она казалась взрослее. Длинная и тонкая, туго обтянутая стареньким застиранным платьишком, из которого давно выросла, эта девчонка всегда чем-то напоминала Алешке ящерицу. Может, тем, что была подвижной, стремительной, появлялась всегда неожиданно: то вывернется вдруг из-за угла, выскочит из подсолнухов на огороде, когда он, Алешка, шел куда-нибудь мимо их домика, или неожиданно выйдет, как сегодня, из леса, И Алексей от этой неожиданности всегда вздрагивал.

Шура, кажется, заметила это и однажды спросила:

— Испугался, что ли?

— Боюсь я… ящериц-то, — ответил он ей. — А ты — как ящерка.

Она захохотала. Хохотала она хорошо, носишко ее в это время подрагивал, а глаза становились еще косее. Но это Шуру нисколько не портило.

— Так они не кусаются, — сказала она, отсмеявшись,

— Шуршат они в траве, вот что. Шмыгают.

— Ну и пусть шмыгают.

— Дак не поймешь, то ли это ящерица, то ли змея…

Шура тряхнула головой, задумалась. Потом, что-то сообразив, холодно пообещала, глядя прямо ему в глаза:

— Я вот принесу из леса ящерку да суну тебе за шиворот. Будешь знать!

И ушла, строгая и обиженная.

Чем он обидел ее, Алексей до сих пор не мог сообразить. И только сейчас вдруг догадался.

Сейчас Шура сидела неподвижно и снова глядела печально на свою пустую корзинку. «Чудная, — подумал он. — То хохочет, то… И в мужичков-грибовичков вот верит». И без всякой связи вспомнил вдруг, что ее отца тоже убили на войне, еще в прошлом году.

Сразу же у Алешки перед глазами встала утренняя картина: мать распечатывает конверт, подносит к глазам бумажку, хватает сухими, жесткими губами воздух и валится на пол… Жгучий тяжелый комок подкатился к горлу и остановился — не проглотить его, не выплюнуть. «Оставите вы меня или нет?» — хотел крикнуть он, но не мог, потому что из глаз потекли слезы, а сквозь стиснутые зубы едва не прорвался стон. И он отвернулся.

Отворачиваясь, Алешка заметил, что старенькое Шурино платьице сбоку, возле небольшой, с кулачок, груди, разошлось по шву, и сквозь дырку просвечивала темноватая, загорелая полоска тела. И на эту полоску почему-то безотрывно глядел Борька.

Потом-то Алексей и услышал его слова:

— Мужики — они такие… Они обманывают.

Алексей незаметно вытер кулаком глаза и поднял голову. Он увидел, что Шура холодно смотрит в упор на Бориса, как смотрела на него, Алешку, когда он сказал: не поймешь, мол, кто там, в траве, шуршит, ящерица или змея.

Она, краснея, торопливо прикрыла локтем порванное место и еще раз, со злостью, крикнула:

— Ты что?!

— Ничего, — ответил Борька, отводя взгляд в сторону. — Чего тут раскричалась? У Алешки вон отца убили, а ты… Идешь мимо, так иди…

Брови у девушки вздрогнули, приподнялись. И больше Алешка ничего не видел. Он уткнул голову в самые колени и сам почувствовал, как затряслась его выгнутая горбом спина. Рвущиеся из горла рыдания он еще мог сдержать, но со спиной поделать ничего не мог: она тряслась.

— Не надо, Алеша… Понимаешь, не надо, — услышал он дрожащий Шурин голос и ощутил на своем плече кончики ее пальцев.

— Иди ты… Поняла?! — взорвался он, поднимая мокрое лицо.

— Я уйду, я уйду сейчас, Алешка… — торопливо проговорила она. И закричала на Бориса: — А ты чего расселся тут?! Ступай отсюда.

— Катись ты! Пристала… — попробовал было огрызнуться Борька, но девушка подошла и толкнула его.

— Иди, иди… Айда, сказано!

Чтобы не упасть, Борька вскочил на ноги, сжал кулаки. Но Шура, не давая ему опомниться, все толкала и толкала его — Борис пятился, махал руками, что-то кричал. А потом плюнул и пошел впереди Шуры.

Алексей смотрел на уходящих с облегчением. Потом лег на траву, растянулся во весь рост и вволю наплакался, уже никого не стесняясь…

С того дня вроде ничего не изменилось на земле и будто все стало немножко другим. Улица, на которой они жили, стала будто чуть поуже и погрязнее, разномастные домики, выглядывающие из-за поломанных заборов и штакетников, казались теперь Алешке испуганными, унылыми, а небо над ними — пустым и неуютным.

— Ну что, Алешенька, — тихо сказала осенью мать. — Как теперь со школой-то? Кормиться как будем?

После похоронной у матери что-то случилось с сердцем, и она ушла с завода, где работала формовщицей в литейном.