Анатолий Иванов - Тени исчезают в полдень

И опять Морозов сидел на прелом сене не шевелясь. Потом промолвил:

— Та-ак... Что ж, разбирайтесь...

— Уж будь спокоен, разберемся. И если напрасно роюсь под тебя, если я ошибаюсь — при всем народе попрошу у тебя прощения. Не беспокойся, сил и совести на это хватит...

Председатель направился из конюшни. Устин тоже поднялся, вышел следом и, горбатясь, побрел в сторону своего дома.

Захар подошел к запряженной Фролом кошеве, поудобнее уселся, подобрал вожжи. Но Курганов перехватил их.

— Постой. Теперь я хочу потолковать с тобой, — проговорил вдруг он.

Председатель не стал удерживать вожжи.

— А не ты ли заявил недавно, что разговаривать со мной больше никогда не будешь?

— Ты что... смеешься надо мной? Ты что это... — сухим от ярости голосом начал Фрол.

Но Большаков пожал плечами:

— При чем тут смеешься или не смеешься? Я только вспомнил, что ты говорил...

— Не притворяйся! — закричал Фрол. — Я не об этом сейчас, что я говорил, а об том, чего вы там говорите! Какой я вам, к черту, бригадир?! Чего вы там прикидываете, намечаете?!

— Во-он ты об чем... Я думаю, хороший будешь бригадир. Лучше Морозова.

— Лучше, хуже... А вы у меня спросили согласия?

— Спросим, когда придет время. Пока предварительный разговор на правлении был.

— А спрашивать нечего. Я давно тебе сказал — не лезь с этим. Не суйся! Не буду.

— Нет, будешь!

— Вон как!

— Вот так! — в тон ему ответил Большаков, выдернул вожжи. — Будешь, если еще народ доверит.

— Не надо мне вашего доверия! И вашего бригадирства!

— А вот это ты врешь. (Фрол направился было в конюшню, но при последних словах председателя обернулся.) Бригадирства, может, и не надо, чины тебя не особенно привлекают, знаю. А вот доверия людей... Это разные вещи.

— Ну-ну, давай дальше! — усмехнулся Фрол. — Правда, опять у нас с тобой разговорчик получается. Ха арошая беседа! По-серьезному.

— Что ж, по-серьезному. Ты это чувствуешь и стараешься ухмылкой замаскироваться.

— Нечего мне маскироваться, не на войне, — упрямо сказал Фрол. — А доверие какое теперь ко мне? Семью бросил, с Клашкой сошелся. После всего разговор о бригадирстве что такое? Насмешка. И я прошу — бросьте.

Фрол говорил теперь все мягче и мягче.

— Да, видно, придется. Потому что мое предложение... Не послушался ты меня, Фрол, наломал с Клашкой дров... И потому мое предложение о назначении тебя бригадиром вызвало удивление. Меня не поддержали.

Фрол кинул быстрый взгляд на председателя, тут же опустил глаза в землю.

— И хорошо, что не поддержали. Да и зачем это тебе?

— А затем, — спокойно проговорил Большаков, — чтоб помочь тебе, дураку, хоть в конце жизни. И в этой истории с Клавдией, и вообще. Чтоб к людям тебя немного повернуть. Но самое главное — затем, что я, несмотря ни на что, верю в тебя. И постараюсь передать эту веру всем членам правления. Постараюсь убедить их. Они поймут, я думаю.

— Вряд ли... — помедлив, вымолвил Фрол. — Не таким меня знают.

— Что ж, кто не разглядел тебя, поверят мне на слове. А все остальное от тебя будет зависеть. Ну, посторонись.

Фрол молча отступил. Большаков тронул лошадь.

Опустив голову, Курганов шел к конюшне. Потом остановился, поглядел в ту сторону, куда поехал председатель. Но не увидел ни председателя, ни деревенских домов. Он видел только, что под ослепительно белым снегом лежала перед ним земля.

Под ослепительно белым снегом лежала земля.

Снег толстым слоем покрывал крыши, пушистыми шапками висел на столбах, на ветках деревьев. Тайга под снегом стояла отяжелевшая, усталая.

Обильным куржаком были покрыты телеграфные провода. И казалось, что меж столбов натянута не проволока, а разлохмаченные, низко провисшие от собственного веса канаты.

Временами с деревьев срывались комья снега, осыпался с проводов куржак. Тогда в воздухе долго плавала и переливалась в солнечных лучах мелкая снежная пыль.

Дымились трубы. Клубы березового дыма, тоже ослепительно белые как снег, поднимались отвесно вверх. Они напоминали летние курчавые облака, которые плавают в небе в жаркий погожий день.

Устин всегда был равнодушен к природе, никогда не обращал внимания на ее красоту. Но сейчас, понуро шагая по деревне, вдруг увидел ее, ощутил каким-то обнаженным, болезненным чувством. Он почувствовал, может, впервые в жизни, как пахнет свежий, не измятый еще ногами снег, как из тайги накатывает волнами запах стылой хвои и приятно царапает в горле, чуть кружит голову.