Катрин Панколь - Я была первой

– А что в этом странного? – ухмыляется он. – Это же так естественно. Любовь – это не только возвы­шенные чувства… – И он отступает, хихикая и поти­рая руки, заставляя меня страдать и беспокоиться, мучить себя, воображая все новые страшные сцены, пытая себя с новой силой, отчего будущее наслаж­дение станет еще восхитительней.

Чувство пустоты становится невыносимым. Оно сносит меня с пути, отбивает желание сме­яться, петь, нежиться на солнце, не спеша жевать бутерброд, дурачиться, заражая других своим счас­тьем. Я вдруг становлюсь грустной, я гасну и чахну на глазах. Я опустошена, обескровлена. Мне очень тебя не хватает. Чувство пустоты заслоняет собою любовь, занимает все больше и больше простран­ства, стирая из памяти воспоминания о счастье и наслаждении, о нашей жизни вдвоем. Оно всемо­гуще, и требует, чтобы все перед ним трепетали, отдавали ему все до последней капли, ибо оно не­насытно, страшнее его нет в этом мире людоеда, вампира, серийного убийцы, его мишень – счастье, которое двое не сохранили в тайне, о котором по­смели раструбить вслух.

Просочившись в самое сердце жертвы, безжало­стный злодей принимается по капле высасывать из нее радость жизни. Еще недавно она видела мир в розовых тонах, светилась от любви, думала только о нем, о своем единственном мужчине, о его нежной аппетитной плоти, о его тонкой восприимчивой ду­ше. В этом мире не было острых углов, она брала его под руку и складывала губы в улыбку, кивала ан­гелам и прыгала как дитя. В этом мире не было пре­дела волшебству, а всякая жестокость казалась лишь частью наслаждения. И вдруг он резко обо­рвал ее, словно вонзил ей в сердце булавку, оставляя ее истерзанной и исколотой.

О, сладостная боль, возникающая всякий раз, когда я представляю его с другой!

О, мука, острая как наслаждение, доводящая до потери пульса, истязающая мое сердце, чем ты не­стерпимее, тем сильнее я сознаю, что жива, что терзаюсь из-за него.

Все из-за него, только из-за него…

Чувство пустоты зажало меня в свои безжалостные тиски, и я сдалась.

Я подняла трубку, набрала твой номер, откашля­лась, произнесла:

– Это я.

– Завтра мы уезжаем к морю. Приятель оставляет мне ключи от дома. Я заеду за тобой в десять, буду ждать внизу.

За окном машины мелькает нормандский пейзаж.

Я стараюсь не встречаться с тобою взглядом.

Твой взгляд обращен ко мне, он забрасывает ме­ня вопросами. – Зачем ты это сделала? – недоумева­ет он. – Ведь все, что я сказал тогда в кафе, не было для тебя открытием. Почему ты отвергла слова, ко­торые сама нашептываешь мне в безнаказанности наших ночей, которых требуешь, протягивая ко мне руки и ноги? Почему ты позволяешь своему телу го­ворить то, чего не хочешь услышать из моих уст?

Я сижу к тебе спиной, но слышу все, что говорит мне твой взгляд.

Сидя к тебе спиной в полной тишине, я слышу все, что ты хочешь сказать.

Сидя к тебе спиной в полной тишине, я горю же­ланием прижаться к тебе сильнее.

Когда мы застыли на тротуаре у моего дома, стиснув друг друга в объятиях, я, по сути, все тебе сказала. Я с такой силой бросилась тебе на шею, что ты слегка попятился, чтобы принять тяжелую но­шу. Эти несколько дней без тебя висели на мне не­подъемным грузом, и я была счастлива скинуть его с плеч, переложить на тебя, чтобы, обняв, ты помог мне окончательно забыться.

Вот он, долгожданный причал. И я с глубоким благоговением вручила тебе свои чемоданы и свою душу, ощущая как мучительные сомнения и каверз­ные вопросы разрешаются сами собой в крепких и жарких мужских объятиях. С тобою я обнажена до предела. Одним твердым и ловким движением ты принимал в объятия все мое существо. Ты любил меня целиком со всеми моими особенностями, де­лая меня цельной и особенной. Мне нечего было от тебя скрывать, нечего было стыдиться, ибо ты знал обо мне все и, глядя на меня, вдыхал в меня жизнь.

Без твоего жгучего чуткого взгляда, без твоих сильных и нежных рук я не могу ходить, не могу го­ворить, не могу творить. Я живу, запинаясь, как ре­бенок, который учится читать.

Указательным пальцем в шерстяной перчатке я пишу на запотевшем стекле: «Я без тебя не могу».

Ты протягиваешь руку, привлекаешь меня к се­бе, гладишь по волосам, сжимаешь так сильно, что на меня давят пуговицы твоей куртки. Откинув го­лову назад, ты заливаешься глубоким торжествую­щим смехом.

Мы на полной скорости мчимся по загородной трассе. Деревья почтительно склоняются вниз, позволяя нам проскользнуть под своим тонким зимним сводом.