Катрин Панколь - Я была первой

Я принимала все, что он давал мне, принимала, всякий раз удивляясь, что можно давать так много.

Впрочем, я брала экономно, понемногу, сдержанно, порою враждебно. Я вела себя как анорексичка, ко­торая заново учится есть.

Он давал мне слишком много, так много, что в голове не укладывалось.

К тому же, я этого не заслуживала. Он был обо мне слишком высокого мнения. Он хотел, чтобы я была богаче и прекраснее царицы Савской, свободнее и мо­гущественнее Нефертити, а я напоминала, скорее, Козетту, по горло увязшую в собственных комплексах.

Я принимала, потому что мне нравилось учиться.

А еще потому, что иногда он бывал жестоким.

Он всегда отдалялся от меня, когда злился. Стано­вился другим, превращался во врага, с которым мне предстояло сразиться. Я тоже умела сохранять дис­танцию. Я знала толк в ссорах и спорах. Война всегда была моей стихией. Я расправляла крылья, обретала второе дыхание. Мы держались на расстоянии. Он опять становился мужчиной, сильным и свободным, а я женщиной, послушной и строгой. Мы оба были во всеоружии. В его распоряжении была мужская си­ла, хитрость старого солдата, тактический ум быва­лого вояки, а я манила его тысячами блуждающих огоньков, сбивала с пути, преследовала, притворно сдавалась, чтобы снова вырваться, высмеять, околдо­вать. В этой беспощадной борьбе победитель вмиг оказывался побежденным. Любовь из подозрительно слащавого дара, из липких объятий, от которых хоте­лось бежать подальше, превращалась в восхититель­ную схватку, где каждый до блеска начищал оружие, до малейших деталей продумывал план сражения, и в этом жарком бою рождалось наслаждение – волну­ющее, захватывающее, рискованное и бесконечно новое. Мы разрабатывали все новые и новые победо­носные стратегии, устраивали западни, отступали, чтобы тотчас выскочить из засады, отдыхали, чтобы ударить с новой силой, зажигая и подстегивая друг в друге безграничное желание.

Но сколь жестокими ни были наши битвы, сколь извращенными ни были наши игры, я всегда ощу­щала, как бьется его сердце, полное любви ко мне.

В такие минуты я чувствовала, что расту и ста­новлюсь многогранной: я была и такой, и вот такой, а еще – такой и совсем другой…

Когда мой мужчина вел себя слишком нежно, слишком мягко, слишком ласково, слишком нетер­пеливо, когда его ладони обхватывали мои груди как две хрупкие скорлупки, когда я ощущала на се­бе всю тяжесть его тела, опадавшего под грузом любви и надежды, я невольно съеживалось, закры­вала для него тело и душу, мои мысли блуждали где-то далеко. Это сладкое забытье, эта потеря бди­тельности, эта неприкрытая чувственность оставля­ли горький привкус у меня во рту. Все мое сущест­во жаждало шипов, колючих и жгучих, пускающих новую кровь.

Я не понимала отчего это происходит.

Когда, прижав меня к себе, он нашептывал: «Ты моя красивая, моя сладкая, ты мой запретный край, я хочу расцеловать каждую частицу твоего тела, я хочу служить ему и ласкать его всю свою жизнь», я содрогалась от беззвучного злобного смеха. Я дела­лась твердой как камень, затыкала уши, чтобы не слышать этих слов. Но когда, разбудив меня поутру, он так тесно прижимал меня к себе, что невозможно было пошевелиться, сжимал пальцами соски так, что я готова была кричать от боли, приказывал за­молчать и продолжал ожесточенно двигать пальца­ми, я вдруг ощущала как во мне со страшной силой пробуждается любовь и, подобно ленте, привязыва­ет меня к мучителю. И тогда с моих губ невольно сле­тало признание, которое ему никогда бы не удалось вырвать в минуту нежности. «Я люблю тебя, – гово­рила я ему, – я вся твоя, делай со мной что хочешь.» Как мог он понять во мне то, чего я сама до конца не понимала?

Каждый раз придумывая новую пытку, выворачи­вая меня наизнанку, он открывал во мне неизведан­ные края, куда я послушно следовала за ним, невзирая на испуг, в твердой уверенности, что скоро впереди появится ослепительное сияние, и там я познаю лю­бовь, и саму себя, и новые запретные горизонты.

«Эротические игры порождают целый мир, насе­ленный предметами, не имеющими названия, и только двое любовников в ночи называют их свои­ми именами. Эти слова не пишутся и не произно­сятся вслух, только двое любовников в ночи шепчут их друг другу на ухо. На рассвете этот тайный язык вновь уходит в небытие.» Так сказал Жене [19] Жене, Жан (1910-1986). Французский писатель и драматург. . Я за­ставлю тебя испытать все, потому что хочу увидеть все, на что ты способна, все твои лица и все твои страхи, познать предел твоей смелости. Я выдавлю из тебя все самое худшее и превращу в драгоценные камни. Я буду угрожать, а ты – слушаться…