Грация Деледда - Свирель в лесу

Встревоженный дворецкий подошел ближе.

— Почему? Тебя кто-нибудь обидел?

— Нет. Но я хочу уйти.

На все вопросы она давала один и тот же ответ. Дворецкому ее желание пришлось не по вкусу. Эта женщина трудилась за ничтожное вознаграждение, и тем не менее целая бригада полотеров не могла бы натереть полы лучше ее.

Дворецкий попытался уговорить ее по-хорошему. Он обнимал ее за плечи, гладил по голове.

— Послушай, милая. Если кто-нибудь тебя обижает, ты только скажи мне — и увидишь, все будет хорошо. Ну, так как? Скажешь мне, в чем дело? Ну, поцелуй меня, — выдохнул он прямо в ее холодное лицо.

У него было горячее дыхание, от его тела исходил тяжелый запах плоти, а изо рта несло табаком. В женщине проснулась чувственность, усыпленная длительным воздержанием. И все-таки она изо всех сил оттолкнула мужчину, прикрываясь шкуркой, как щитом.

— Убирайся, скотина, убирайся!

Тогда он попытался подойти: к ней с другой стороны.

— Может, ты расстраиваешься из-за того, что ребенок болен? Так он скоро выздоровеет! Синьора навестит его, и весь приют будет заботиться только о нем. Синьора интересуется твоим ребенком, ведь своих детей у нее нет. И кто знает, может, в один прекрасный день она возьмет его к себе в дом на воспитание.

Услышав эти слова, женщина выпрямилась, и глаза ее загорелись жестоким огнем:

— А разве она его у меня уже не отобрала? Да пусть она подохнет, эта твоя синьора!

Женщина думала, что дворецкий ее тут же прогонит, но вопреки ожиданиям он ушел, не проронив ни слова. А бедная мать снова уткнулась лицом в шкурку, в которую когда-то кутала бедного малыша.

А потом она попыталась бежать.

Крадучись, пробиралась она по коридорам и черным лестницам в поисках выхода. Но все напрасно. Все во­круг было заперто на замок и окутано молчанием и тайной, подобно подземельям, о которых рассказывается в сказках. Тщетно она толкалась во все двери, словно муха, бьющаяся об оконное стекло.

Тогда она отложила свою попытку до возвращения слуг. Но потом заметила, что за ней следят, и осталась на месте.

Женщина провела тяжелую ночь. Она ни на минуту не сомкнула глаз, а душа ее не могла найти покоя и металась в измученном теле, словно пыталась вырваться наружу и не находила выхода.

Она чувствовала, что тревожится не зря. Ее дитя умирало. Даже улыбка зари, даже радостный перезвон колоколов, который опоясал рождавшийся день серебряным кушаком, не поселили в ней надежды. А молиться она не умела, и бог для нее не существовал.

Дворецкий не спешил сообщить служанке о кончине ее ребенка. Он дождался, когда она натерла полы, и только после этого отвел ее к синьоре.

Та возлежала на постели, пухлая и дебелая, словно ягненок среди травы и ромашек. Светлую комнату, где стояла ее кровать, наполняли ароматы весеннего луга. Все кругом блестело, на полу лежал мягкий ковер, но служанка приблизилась к постели, спотыкаясь, словно шла по камням. Здесь все внушало ей страх — даже белые фарфоровые котята, стоявшие на углах камина, — казались ей привидениями.

Да и сама синьора выглядела очень странно. Она лежала на белоснежных подушках так, словно упала на них и теперь не в силах подняться.

— Садись,— приказала она служанке, и та безотчетно повиновалась. Ее мучило странное ощущение, которое бывает у спящего человека в тех случаях, когда он знает, что видит сон, и красота этого сна еще больше оттеняет для него мрачный кошмар действительности.

Поэтому участие и волнение, с которыми синьора сообщила ей о смерти ребенка, только обострили ее отчаяние, и оно отразилось в ее глазах с такой силой, что синьора испугалась и стала искать способ утешить несчастную.

— Послушай, — произнесла она тихо, доверительно, словно разговаривала с равной себе. — Не ты одна страдаешь на этом свете. Всю эту ночь я так мучилась от боли, что даже похудела, а волосы мои поседели. Взгляни-ка, — сказала она, наклоняя голову и раздвигая пряди. — И подай мне вон ту чашу с кольцами. А теперь смотри.

Надев кольца и перстни с каменьями в виде слив, вишен, винограда, она потрясла рукой над чашей, и драгоценности посыпались с ее пальцев, словно спелые плоды с дерева.

Но несчастной матери не стало легче. Какое ей было дело до всего этого? Собственное страдание заковало ее сердце в такую прочную броню, что ее не могла пробить даже мысль о горе других. Она лишь воспользовалась слабостью хозяйки, чтобы попросить разрешения уйти. А уходя, постаралась сделать так, чтобы проклятый ворон ее не заметил.