Грация Деледда - Свирель в лесу

Войдя, старуха огляделась. Дом был мрачный, сырой, наглухо замкнутый от чужих взглядов. Солнечный квадрат света от окна лежал на полу кухни, как на дне глубокого колодца. Большая куча золы в очаге походила на могильный холм.

Старуха спокойно, по-хозяйски уселась у очага и знаком пригласила сесть Костантино.

— Ты знаешь, что твоя жена живет у нас в деревне, в моем доме? Так вот, она просит у тебя прощенья и хочет вернуться.

— Лихоманка ее растряси! — выругался мужчина. Потом он поправил берет, весь согнулся и, подперев кулаками подбородок, погрузился в раздумье.

Старуха, сложив руки под передником, спокойно оглядывала стены.

— Если когда-либо женщина каялась, то, говорю тебе, — это именно Барбара. Загляни в глубь своей совести, Костантино Фадда! Подумай: ведь ты был зрелый, искушенный мужчина в то время, когда соблазнил ее. И где? В своем собственном доме! Ты осквернил свой очаг! Когда твоя жена Ругита объявила свою последнюю волю, она знала, что делает: такова была воля божья, то была кара, твой крест!

Мужчина поднял на нее горящий взгляд.

— А разве я не принял его со смирением? Господь отнял у меня сына, жену, потом допустил, чтобы эта несчастная грешница сбежала из дому! А я лишь покорно склонял голову. Чего же вам еще? Ведь мне следовало тогда догнать ее хоть на краю света и зарезать! Но все вокруг — от священника до последнего нищего, и друзья мои, и недруги, — все до единого удерживали меня и твердили: «Ты вогнал в гроб свою первую жену, так это тебе кара, это твой крест!» И вот во что я теперь превратился, глупец! Так что же вам еще нужно?

Но старуха и слушать его не хотела.

— Если когда-либо женщина каялась, то, говорю тебе, — это именно Барбара! А ты знаешь, как все это случилось? У меня есть сын, охотник, ты, наверное, слышал о нем. Красивый здоровый парень — высоченный, в эту дверь не пройдет! Так вот, он нашел твою жену на улице, полумертвую от голода и холода. И привел в наш дом. Мы ведь христиане, Костантино Фа, и мы думаем о спасении души. Вот я и держала твою жену у себя, как родную дочь. Она жила у меня всю зиму, и на первых порах я даже не знала, кто она такая. Созданье божье — и все тут. Потом сын рассказал мне ее историю: несчастная бежала из дому, как птенчик, который покидает гнездо, потому что...

— Лихоманка ее растряси! Она бежала для того, чтобы никто не мешал ей строить глазки всем прохожим. Кто только не шлялся мимо моего дома! До тех пор, пока она была моей подружкой, она оставалась кроткой и послушной. Но как только я назвал ее моей женой, жизнь стала для меня божьим наказанием.

— Теперь это не имеет значения. Сейчас твоя жена раскаялась, ты ее примешь и запрешь в четырех стенах.

Она говорит, что будет жить, как монахиня. Я приехала для того, чтобы ты ее забрал. На пасху мой сын женится: берет девушку богатую, степенную, в летах, как и подобает солидному человеку, и она перейдет жить к нам. У сына моего сердце мягкое, как воск, и мы с ним охотно держали бы и дольше твою жену, но его нареченной это не нравится. Так вот, Костантино Фадда, подумай хорошенько, прислушайся к голосу своей совести: если твоя жена уйдет от нас куда глаза глядят, она станет совсем пропащей женщиной. А теперь скажи, положа руку на сердце, согласен ты взять ее в дом?

Он и вправду положил руку на сердце, и сердце его разрывалось от жалости, от желания, от любви. Но он боялся тетку Манеллу.

Как и следовало ожидать, тетка Манелла сказала «нет». Она только что исповедалась и причастилась и потому была настроена более непримиримо, чем обычно.

— Конечно, ты сам себе хозяин, — сказала она племяннику, — и волен делать все, что тебе вздумается. Но знай, если она переступит порог нашего дома, считай, что и я, и все твои родные умерли для тебя. И ты станешь посмешищем деревни, над тобой будут смеяться еще больше, чем сейчас, если это только возможно.

Этот последний довод заставил мужчину отказаться от принятого было решения. Старуха уехала тотчас же после полудня. Правда, Манелла из уважения к законам гостеприимства оставила ее пообедать, но что касается остального, тут и думать было нечего.

Тихо-тихо плетется лошаденка, едет старуха вниз по тропке, вдоль горной речушки. И вдруг ее окликает кто-то, сперва издали, потом все ближе и ближе, и лошадка останавливается.

Это Костантино мчится галопом на своем белоногом красавце коне: конь летит как птица, едва касаясь копытами земли. Костантино держится в седле прямо, на лице его играет улыбка — перед старухой будто другой человек.