Василий Аксенов - Третья мировая Баси Соломоновны

— Да какая тут жалость, когда в его делах отсутствовал Бог, когда все было пеплом?

— Не знаю, дорогой доктор. Одно достоверно: хотя смерти наши внешне одинаковы, посмертия будут разные: ему слава, мне — забвение. Но я, конечно, предпочитаю это забвение славе, оплаченной убийством детей. Время будет все настойчивее обнажать всю мерзость этих бесчеловечных, не отмоленных покаянием поступков. Может быть, отсюда и жалость к нему? Никому, никому на свете не удастся убедить меня, что все, что произошло с ним, случилось вне той связки между нами, которая… Так почему жалость? Почему это новое мучительство? Какое слово длинное и непонятное я произнес… кто произнес… Я же не то хотел… Сестра, помогите… Не то хотел…»

Запись в дневнике профессора завершалась чем-то вроде постскриптума.

«Я просил сестру подежурить у постели М.И. Под утро, вглядевшись в его лицо, она поняла, что он мертв, и тут же позвонила мне, а я примчался пораньше, чтобы побыть с ним наедине. Я увидел его лицо и не поверил глазам: оно чуть приметно улыбалось. Сквозь скорбную мглу ко мне пробилась догадка — он улыбался, так как умирал смертью не своею, а того, другого , с кем был навеки повязан общностью и несовместностью судеб в проклятом двадцатом веке.

В руке больной держал книгу. Я знал, что ночами он иногда пытался читать любимого Борхеса. На открытой странице были подчеркнуты две строки: „Я не говорю ни о мести, ни о прощении. Забвение — вот единственная месть и единственное прощение“.

На полях буквами, доведенными яростью до уродливой дрожи, было начертано — ЛОЖЬ!

И тут же подумалось: возможно, существует другое объяснение этой улыбки? Ведь настал великий час освобождения от цепей непрощения, от ненасытимой жажды справедливости, предполагающей беспощадное возмездие. Когда же он написал это слово?»

В 1969 году вся страна готовилась к столетию со дня рождения Владимира Ильича Ленина. Собственно, до юбилея оставался еще год, но успеть предстояло много чего.

У Баси Соломоновны Мееровской были собственные соображения по поводу надвигавшегося юбилея. Она пребывала в уверенности, что в 1970 году, утром 22 апреля, начнется Третья мировая война.

Сидя за швейной машинкой «Зингер» и «комбинируя» очередное платье для внучек-толстушек, которые ни в один детский советский размер не влезали, Бася Соломоновна напевала:

— Майнэ страдание знает один только Бог…

Бася Соломоновна выходила во двор и беседовала с соседками. Слушали ее всегда внимательно, потому что Бася Соломоновна считалась умной.

— Ну и вот, ОНИ же обязательно приурочат к столетию, — делилась своими подозрениями Бася Соломоновна. — Потому что это должно быть неожиданно. У людей праздник такой, день рождения вождя, в Москве все отмечать будут, тут они и ударят.

Они — значит, естественно, американцы.

Соседки интересовались:

— Бомбу сбросят или как?

— По-разному. Где бомбу, а где не бомбу. Ой, вейзмир…

— Да… Мы-то пожили. А внуки… Господи, Господи…

Погоревав несколько минут, разговор сворачивал в другое русло:

— А вы сколько сахару в сливу ложите?

Бася Соломоновна подробно отвечала. Потом объясняла, как нужно делать компресс, сколько водки лить и что бумага должна быть пергаментная, чтобы не протекала.

Соседки с бумагой соглашались, а насчет водки сомневались — купят бутылку для компресса, обязательно муж или сын вылакают. Так нельзя ли чего придумать, чтобы вместо водки.

Бася Соломоновна отвечала, что можно и без водки. И даже лучше — картошечку в мундире сварить и так, в мундире же, размять.

Соседки кивали: Бася Соломоновна — золотая голова.

Поговорив таким манером, Бася Соломоновна возвращалась домой и снова садилась за машинку.

Возвратилась дочь Вера — инструктор лечебной физкультуры.

Пришел с работы зять Миша — непьющий прораб, потому что еврей.

Накрывая на стол, Бася Соломоновна принялась за свою тему:

— Миша, что говорят насчет столетия?

— Все хорошо, Бася Соломоновна. Готовимся. Сто два процента. Центральный кинотеатр достроим. В районах клубы доведем. Успеем. Я вот придумал, чтобы потолок в кинотеатре обклеить картонными поддончиками из-под яиц. Ну, покрасить, конечно. В голубой цвет, к примеру. Начальству рассказал. Приняли идею.

Бася Соломоновна обрадовалась:

— Сам придумал? Молодец, Миша. И премию выпишут?

— Не знаю.

Бася Соломоновна на мгновение задержала разливную ложку над супницей и, осторожно ставя полную тарелку с борщом напротив зятя, добавила: