Эльфрида Елинек - Пианистка

Мать бьет ее так, что искры из глаз летят: у ребенка неправильная постановка рук. Неизгладимые воспоминания роятся в неисчерпаемой коробке, что хранится в черепе у Эрики. Эта же самая мать выпивает сейчас рюмку ликера и сразу наливает себе еще, из другой бутылки, резко отличающейся по цвету. Мать пытается собрать в кучу свои ноги и руки, но теряет то одну, то другую, намереваясь отправиться спать. Давно пора, уже поздно.

Клеммер выпил чашу письма до дна. Он не удостаивает Эрику прямым обращением к ней, эта женщина его недостойна. В своем теле, невольно реагирующем на письмо, Клеммер обнаруживает добровольного совиновника. Женщина вступила с ним в контакт с помощью письма, но простое прикосновение принесло бы ей много больше очков. Она сознательно не пошла путем нежного женского прикосновения. Она в принципе, кажется, одобряет его вожделение. Он обнимает ее, но она его не обнимает. Его это расхолаживает, и на письмо он отвечает женщине молчанием. Он молчит до тех пор, пока Эрика не предлагает ему дать ответ. Она уверяет себя, что хоть письмо и задело его за живое, но он его ни одной живой душе не покажет. В остальном же пусть им руководит чувство! Клеммер качает головой. Эрика говорит, что он ведь обычно следует позывам голода и жажды. У него есть ее номер телефона, и он может позвонить. «Обдумай все основательно». Клеммер молчит, молчит без дополнительной ноты и без музыкального задержания. Его руки и ноги, а также вся спина залиты потом. Минуты тянутся одна за другой. Женщина, которая ждала его чувственной реакции, разочарована, потому что он лишь в двадцатый раз спрашивает, действительно ли она это все всерьез. Или это дурная шутка? Клеммер являет собой картину затишья перед грозой, которая вот-вот разразится! Так выглядят люди, которых снедает сильнейшая жажда обладания, до того момента, когда они ее удовлетворят. Эрика пытает его, куда же подевались заверения в прочных чувствах. «Ты на меня обиделся? Надеюсь, что нет». Эрика решается на робкий превентивный удар, говоря, что все это не обязательно должно произойти сегодня. Будет ведь завтрашний день, на который все это можно отодвинуть. В коробке из-под обуви на всякий случай уже сегодня лежат заранее припасенные шнуры и веревки. Полный ассортимент. Она опережает возможный упрек и говорит, что можно еще прикупить. В специальных магазинах можно заказать цепи в соответствии с желаемым размером. Эрика произносит несколько фраз, которые соответствуют цвету ее желания. Она говорит как на уроке, говорит как учительница. Клеммер молчит, потому что на уроке имеет право говорить только учительница. Эрика требует: «Говори сейчас же!»

Клеммер улыбается и в шутку отвечает, что об этом можно поговорить! Он осторожно прощупывает, действительно ли она потеряла всякую меру. Он закидывает удочку, чтобы выяснить, действительно ли в эротическом смысле она полностью невменяема.

Эрика впервые испытывает страх, опасаясь, что Клеммер ударит ее еще до того, как все начнется. Она торопливо просит прощения за банальный стиль письма, потому что хочет разрядить атмосферу. Без всякого отвращения и, видимо, пребывая в хорошем настроении, Эрика говорит, что сухой остаток любви, в конце концов, достаточно банален.

«Ты будешь приходить ко мне на квартиру? Прошу тебя! Потому что здесь с вечера пятницы до воскресного вечера (!) ты сможешь заставить меня томиться в ужасно сладких путах, если ты на это решишься. Я ведь хочу томиться в твоих путах, о которых я тоскую так давно, томиться как можно дольше».

Клеммер не придает этим словам особого значения: возможно, он так поступит. Через непродолжительное время он заявляет, что для него теперь речь идет о совершенно серьезных вещах, когда он говорит, что даже и не подумает приходить! Эрике сейчас хочется, чтобы он страстно целовал ее, а вовсе не бил. Она пророчествует, что с помощью любовного акта можно исправить многое, что казалось безнадежным. «Скажи мне что-нибудь ласковое и забудь о письме», — неслышно умоляет она. Эрика верит, что ее спаситель уже появился, и надеется на его скромность и молчание. Эрика жутко боится побоев. Поэтому она наносит удар, предлагая, чтобы они написали друг другу еще несколько писем. «Нам даже не придется тратиться на почтовые марки». Она хвастается тем, что в новых письмах все будет происходить еще более непристойно, чем в этом письме. Это было только начало, и шаг уже сделан. Будет ли ей позволено написать еще одно письмо? Возможно, на этот раз выйдет получше. Женщина страстно желает, чтобы он крепко поцеловал ее, а не ударил. Пусть его поцелуи принесут ей боль, главное, чтобы это не была боль от ударов. Клеммер отвечает на это: «Ничего страшного». Он говорит: «Спасибо! Пожалуйста, пожалуйста!» Он говорит почти беззвучно.