Эльфрида Елинек - Пианистка

Клеммер потешается во все горло. Он считает нелепой шуткой требование изо всех сил двинуть ей кулаком в живот и так навалиться на нее, что она будет лежать неподвижно, словно доска, и не сможет пошевелиться в этих ужасных и сладких путах. Эта женщина демонстрирует себя с новой стороны и, со своей стороны, сильнее привязывает к себе мужчину. Она ищет приключений и не боится никаких вариантов. К примеру, она пишет в своем письме, что будет извиваться в его ужасных путах, словно червяк. «Ты оставишь меня в таком положении на долгие часы и будешь бить меня куда попало, пинать ногами и даже исполосуешь плеткой!» Эрика письменно уведомляет его, что она хочет полностью известись под ним, быть изничтоженной им. Хорошо усвоенные ею навыки послушания требуют роста. И одна мать — это еще не все, если у тебя только одна мать. Она есть и останется в первую очередь матерью, а мужчине нужны свершения, далеко выходящие за эти рамки. Клеммер спрашивает, что она, собственно, вбила себе в голову. Кто она такая, в конце концов, хотелось бы ему знать. Складывается впечатление, что У нее напрочь отсутствует чувство стыда.

Клеммер хочет выбраться из квартиры, более напоминающей западню. Он и не догадывался, во что впутывается. Он надеялся на лучшее. Байдарочник оказался на опасной воде. Он и сам себе еще не признаётся, куда заплыл, а уж другим не признается и подавно. «Чего эта женщина от меня хочет?» — вопрошает он со страхом. Правильно ли он понял, что, став ее повелителем, он никогда не сможет повелевать? Она будет решать, как ему поступать с нею, и она никогда не будет доступна ему без остатка. Как легко в любящем человеке возникает иллюзия, будто он проник в самые глубинные слои и что нет больше тайн, оставшихся нераскрытыми. Эрика считает, что у нее в ее возрасте еще есть выбор, но ведь он намного моложе ее, а значит, обладает правом выбирать первым и сам принадлежит к отборным образцам. Эрика письменно требует, чтобы он обращался с ней как с рабыней и отдавал ей распоряжения. Он думает про себя, что это бы еще куда ни шло, но наказывать ее он никогда не станет, он, незлобливый молодой человек, которому подобное далось бы слишком тяжело. Есть определенная точка, дальше которой он в своих милых привычках никогда не пойдет. Надо знать свои пределы, и пределы начинаются там, где возникает боль. Это не значит, что он не уверен в себе. Он просто не хочет. Она уведомляет его письменно, что всегда будет обращаться к нему письменно или по телефону, и никогда — устно. Она не решается произнести это вслух! Не решается, когда глядит в его голубые глаза.

Клеммер в приступе смеха хлопает себя по бокам: она собирается давать указания ЕМУ! И он к тому же обязан немедленно подчиняться. А еще она пишет, говори, мол, всегда вслух, что ты со мной в этот момент делаешь, и громко угрожай мне тем, что последует дальше, если я тебя ослушаюсь. Все надо расписывать детально. Надо подробно рассказывать и о каждой новой ступени ощущения. Клеммер вновь насмешливо спрашивает застывшую в молчании Эрику, что-де она себе вообразила и кто она такая?! В его насмешке таится и убеждение в том, что она — никто или что она — не Бог весть что. Он говорит о других пределах, которые известны только ему одному, потому что он сам вбил на этом рубеже пограничные столбы. «Граница начинается там, где меня заставляют делать что-то против моей воли», — иронически прохаживается Вальтер Клеммер по поводу серьезного положения дел. Он продолжает читать, но только так, для смеха. Он читает вслух громким голосом, но это доставляет веселье только ему одному: никто не вынесет того, о чем она просит, и это рано или поздно закончится смертью. Он читает инвентарный перечень болей и пыток. «Стало быть, мне нужно обращаться с тобой как с вещью». На уроки музыки это не должно никак повлиять, важно лишь, чтобы никто ничего не заметил. Клеммер спрашивает, не чокнулась ли она вовсе. Если она думает, что никто не заметит, она ошибается. Она сильно ошибается.

Эрика не произносит ни слова. Она пишет, что ее молчаливое стадо учеников по классу фортепьяно, вероятно, потребует объяснений, однако не получит ничего. Эрика самым грубым образом пренебрегает своими учениками, — возражает ей Клеммер. Уж он-то не станет обнажаться перед людьми, которые, все вместе взятые, глупее его, Клеммера. «Я не ждал такого от наших отношений, Эрика». Клеммер читает в письме, которое он при всем желании не может воспринимать всерьез, что он не должен откликаться ни на одну ее просьбу. «Если я, любимый, стану умолять тебя, чтобы ты ослабил путы, и если ты соблаговолишь последовать моей просьбе, мне, возможно, удастся освободиться. Посему не потакай никакому из моих заклинаний, это очень важный момент! Напротив, если я тебя об этом молю, сделай вид, что удовлетворяешь мою просьбу, а сам еще сильнее затяни на мне узлы, еще туже затяни путы. И ремни затяни еще на две-три дырочки туже. Чем сильнее, тем лучше. Кроме того, сунь мне в рот кляп из старых нейлоновых чулок, которые я заранее приготовлю. И заткни мне рот так, чтобы я не смогла издать ни звука».