Олег Ермаков - Знак Зверя

— Енот, Енот, я Кедр, прием.

— Енот, Енот, я Кедр, прием.

— Енот, Енот, я...

— Енот...

Штурм гор продолжался. В воздухе над склонами и вершинами красно пыхали разрывы. Стучали и стучали пулеметы, как будто там трудилась стая горных дятлов. Дятлы долбили и долбили прочными клювами скалы, и скалы сверкали и дымились. И горные кошки, бросаясь, кричали: мяуу!

Небо, как всегда, было безоблачным, солнце заливало склоны восточных гор, лагерь в долине и дальний кишлак. Температура медленно повышалась.

— Енот, Енот, я Кедр, как слышите, прием. Енот, Енот, я Кедр, Кедр.

Перед обедом от восточных гор пришли бронемашины, они остановились возле палатки и фургонов с красными крестами. Санитары разбудили хирурга.

Под вечер прилетели вертолеты и забрали раненых. Вертолеты ушли за хребты, оставив в лагере троих пассажиров, в одном из которых солдаты Крабова сразу узнали генерала, приезжавшего в полк с проверкой. Генерал с золотистыми бровями, сопровождаемый двумя породистыми штабистами, пошел по лагерю, остро глядя из-под золотистых бровей по сторонам.

Вскоре в батареях затрещали телефоны. Рыть окопы для людей и капониры для машин и снарядов — приказал командир артдивизиона Поткин.

Солдаты долго и изощренно ругались. Обстрел лагеря, ощетинившегося стволами пулеметов, скорострельных пушек, гаубиц, минометов, был маловероятен, — лагерь стоял посреди долины, и вокруг была плоская голая земля. Офицеры также считали, что это напрасная трата сил, но приказ есть приказ. Солдаты вооружились ломами, кирками, лопатами и приступили к делу. Под тонким слоем песка и пыли была глина. Глина была крепка, как камень, и солдаты били ее тяжелыми ломами.

А на горах шла перестрелка, правда, уже не столь жаркая. На закате она и вовсе стихла. Восточные горы замолчали. Но в это время вдруг подали голос западные, — лица обратились к ним: с перевала в долину спускалась новая колонна.

Медики ужинали под брезентовым навесом вместе с артиллерийскими офицерами. Усатые, загорелые артиллерийские офицеры бело улыбались в сумерках, шутили и смотрели на Сестру. Даже когда отводили глаза и смотрели друг на друга или в алюминиевые миски — продолжали наблюдать за женщиной в солдатской форме краем глаза, нюхом, ухом, кожей. Подполковник Поткин тоже поглядывал на нее и тоже пошучивал, умудряясь вовремя проглатывать свое любимое «ё....ть». Да, жарковато, это самое, для бархатного сезона... гм. Сестра в разговоре участия не принимала, сосредоточенно ела вермишель, сдобренную горячей, наперченной красной подливой и кусочками сочного коричневого мяса. Хирург, сидевший напротив, исподлобья наблюдал за нею. Лишь один человек не обращал внимания на женщину и так же, как и она, был полностью поглощен ужином — начмед.

Отужинав первой, Сестра вытерла губы салфеткой и вышла из-за стола. Хирург нагнал ее на полпути к медпункту.

— Кажется, раненых больше не привозили?

— Кажется, — ответила она, не глядя на хирурга.

— Может, бог пошлет спокойную ночь.

Женщина молчала.

— Вы отдохнули? — спросил он, глядя на нее сбоку.

— Да.

— А я не очень. Я не могу спать днем. Голова распухает, как после пьянки. — Хирург помолчал. — Не стреляют. — Хирург помолчал. — Генерал прилетел. — Он вздохнул. — Это надолго. Вы еще не жалеете?

— Нет.

Они остановились перед бронированной четырехколесной машиной, в которой жила Сестра. Хирург перевел дыхание и спросил: вы спать? Да. Спокойной ночи. Спокойной ночи.

Хирург похлопал по карманам, нащупал пачку, вынул сигарету, достал зажигалку, зажигалка клацнула, выплеснув красную каплю, хирург прикурил.

В лагере были слышны голоса, лязг машин новой колонны. Небо над долиной и горами было забрызгано светлыми сгустками, и с каждым мгновением оно тяжелело, разбухало, напитывалось темно-синей, фиолетовой краской, и появлялись новые и новые белые капли и голубые сгустки, и они светились все ярче.

Во рту был жгучий медный привкус, и хирургу казалось, что сигарета набита сеном. Но он выкурил эту сигарету и зажег другую. Медный привкус не исчез, и вторая сигарета была такой же безвкусной.

Я знаю, говорил он себе, что это к лучшему. Никто этого не знает, а я знаю. Начмед не знает, он ни о чем не догадывается, и никто ни о чем не догадывается. Спокойно. Иди спать.

Но медный жгучий привкус не проходил, а все усиливался.

Интересно, сколько ей платит начмед. Он платит и думает, что это всё. Если бы он знал.