Олег Ермаков - Знак Зверя

Ночь безмолвна и светла.

Деревья и птицы молчат.

На зеленых колючих маковках горят солнечные знаки.

Вокруг простираются пустыни, поросшие багульником и хилыми соснами, по берегам реки высочеют ели.

Надо снять рюкзак, умыться после дороги, развести костер и сварить ночной обед, но не двигаюсь, стою, озираюсь, прислушиваясь.

Хрипло покашливают курильщики, скрипят табуретки. Шариковые ручки петляют по листам тетрадей. Лобастый политработник сидит за столом. На столе его панама, папка, газеты. За его плечом — лицо с прищуром лучистых глаз.

— В противном случае трудно, а подчас и вовсе невозможно сделать правильные выводы о тенденциях развития военно-политической ситуации в мире, а также военного дела в целом или его отдельных отраслей.

Река текла среди болот. Комары не давали дышать, слушать, смотреть. Тропа часто отворачивала от петлявшей реки и пролегала по обширным зыбким травянистым кочковатым полям, качалась и хлюпала под сапогами. Посреди болот стояли каменные сосновые сухие острова — дойдя до очередного острова, сбрасывал рюкзак, лежал на гранитных теплых плитах в сени шелушистых радостных сосен, думая о море, о его брызгах, волнах и чайках.

Однажды проснулся и, услышав крики, вышел из палатки. Кричали женщины, их было много, и с ними что-то случилось, на них кто-то напал, или они увязли в трясине.

Вынул охотничий нож. Шел на крики, но что-то фальшивое чудилось в этих криках... кто-то нарочно разыгрывает в белой ночи драму, чтобы одурачить и заманить. Остановился.

Да, конечно, это не люди.

Скорей всего птицы. Какие-нибудь морские птицы.

Значит, море близко?

Но это было озеро. Река неожиданно раздулась. Издалека померещилось, что это морской залив, но, подойдя ближе, смог окинуть взглядом все озеро, окруженное сосновыми борами. Зачерпнул воды — пресная. Но на карте озера не было. Заблудился? не по той реке пошел?

— ...какую роль играют Вооруженные Силы СССР. До обеда еще час, а политзанятия подходят к концу, — заставят идти на стройку.

— Например, здесь в ДРА. — Политработник смотрит на часы и начинает собирать бумаги в папку. — Вопросы? Бесикошвили? Пожалуйста.

— Нет, это я вот это, — откликается усатый чернощекий Бесикошвили, показывая шариковую ручку. Он встает и несет ее к столу.

— Я думал, тебе что-то не ясно.

— Нет, мне ясно, — отзывается, кладя ручку на стол, Бесикошвили. Но, увидев на лобастом лице улыбку, говорит, чтобы что-то сказать: — Одно не ясно: когда мы тут порядок у них наведем?

Политработник берет папку, панаму с зеленой пластмассовой кокардой и, вставая, отвечает:

— Наведем.

Вслед за ним с шумом поднимаются и разомлевшие ученики в сырых горячих куртках.

— Кстати, — говорит, приостанавливаясь перед порогом, политработник, — киноустановку починили и сегодня что-нибудь покажут.

Ученики одобрительно гудят. Политработник переступает порог, защищает голову от солнечных отвесных лучей панамой, пересекает двор, выходит за мраморную ограду-щит. Дверца хлопает, мотор заводится, и политработник уезжает в сторону второго форпоста.

Найдя тень в мире, до краев затопленном невесомой прозрачной лавой, они сидят, курят, стараясь не замечать мраморную стройку с лопатами, помостами, цементными мешками, осторожно косятся на офицерский дом, глядят на Мраморную, на город, на его постройки, на размытые, расплавленные степи, где танцуют желтоватые толстые кобры — выгибаются, достают головами небо, рассыпаются и вновь встают, переплетаются, свиваются в клубы, кружатся, кружатся.

...Вокруг озера стояли шелестящие серые тростники и лежали серые плиты и валуны. На песке темнели отпечатки медвежьих лап. На берегу у воды белел похожий на океанскую раковину лосиный рог, жучки покрыли его петлистыми письменами.

В полночь я поймал двух щук. Потрошил их на плоском камне у воды и думал: вот — двойная охота, щука ловила блесну, я ловил щуку... А может, тройная?..

Оглянулся. Смотрели сосны синими глазами, полночный ветер шевелил тростники. Солнце неглубоко сидело в ближнем бору, озаряя небо над озером.

Щуки с распоротыми животами стали неприятны, но скрепя сердце докончил дело и прополоскал тушки. Рыба для того, чтобы ее ловили и ели. И многое — для того, чтобы быть пойманным и съеденным. Это кто-то так все устроил, и иначе нельзя. Какой-то клубок ветвей, стволов, хвостов, лап, рук, голов с пастями, лиц — клубок, обмазанный воздухом, облитый водой, согретый солнцем, — сам себя ест и живет.