Олег Ермаков - Зимой в Афганистане (Рассказы)

Было два часа дня. Горлицы покинули сад, сад был пуст. По улице изредка проходили люди: мужчины, женщины, дети и старики — все чужие и постылые.

Когда наступил вечер, женщина поджарила на электрической плитке вчерашнюю картошку и согрела чай. Картошку так и не смогла есть, — попробовала и накрыла сковородку крышкой. Выпила чашку чая и съела немного белого хлеба с маслом. Ни в семь часов вечера, ни в десять часов вечера, ни в час ночи крыльцо не заскрипело под мужскими шагами. Женщина погасила свет, разделась и легла. Шерстяные носки не снимала, чтобы ноги не зябли, но и в шерстяных толстых носках они мерзли, и лицо мерзло, и редкие теплые капли скатывались по холодному лицу.

Утром она проснулась и почувствовала какую-то сухую ясность в душе, и подумала: не сегодня. И сны какие-то были, какие-то такие, которые тоже говорили: не сегодня. Но прическу она сделала. Позавтракала и накормила кота.

И, собирая тетради, увидела из окна идущую вдоль забора почтальоншу в фуфайке и платке, с сумкой на боку. Почтальонша дошла до калитки, сунула в плоский металлический ящик газеты и конверт и неторопливо зашагала дальше по жидкой и грязной дороге.

Просто почтальон принес свежие газеты, медленно подумала женщина. А в конверте письмо от какой-нибудь подруги, медленно подумала она, завороженно глядя из окна на синий почтовый ящик.

Она встала. Спустилась с крыльца и по скользкой тропинке сквозь холодный туман пошла к почтовому ящику на темных крестах калитки.

Это просто кто-то письмо послал. И все. Вот и все, пьянея, думала она.

Она вынула из ящика газеты и письмо.

Сереющую кожу лица порвали морщины, на виске вспучилась жила, под глазами расплылись темные полукружья, — женщина с обезьяньим лицом вскрыла конверт.

Дверь хлопнула. Мещеряков приостановился. По дороге проносились грязные машины. Осенняя улица была в лужах. Возле фабрики толпились в ожидании автобуса хмурые мужчины и женщины, закончившие первую смену. Почти напротив издательства возвышалась Соборная гора с черными садами, частными одноэтажными домами и многокупольным громоздким собором. Подняться наверх можно было по глухой улочке, мощенной булыжником. Ни давиться в автобусе, ни идти по улице в лужах, которые то и дело разбрызгивались машинами, не хотелось.

Мещеряков пересек дорогу и пошел по мощеной улочке мимо довольно мрачных старых домов с поржавевшими табличками: Красный Ручей. Так называлась эта улочка. Где-то рядом был еще один Ручей — Зеленый. Зеленый Ручей — одно из древнейших наименований в этом городе. Мещеряков поднимался по Красному. Слева стояли дома, голые сады, справа бок горы, заросший кустами. Дальше начиналась старинная ограда из красных кирпичей, полуразрушенная, осыпающаяся красной крошкой на булыжники улочки. И можно было подумать, что улочка именно из-за этого и получила столь звучное название. Нет. Ее переименовали красные в честь революции и товарищей, проливших кровь в городе, свою и чужую. Раньше улица называлась Егорьевской или Георгиевской, по имени церкви Георгия Победоносца, построенной на пожертвования горожан и стрельцов. Пожалуй, самая живописная во всем городе улочка. Особенно весной. Хотя весной здесь пахнет хуже. Совсем не цветущими садами. Но и сады цветут.

Сверху спускалась женщина. Она ступала осторожно, боясь свихнуть ногу на булыжниках. Увидев Мещерякова, женщина взяла сумочку под мышку. Да, улочка глухая, хотя и в центре города. Но она напрасно пугалась. Мужчина в легком черном пальто был при деньгах. Он только что получил гонорар в издательстве. Это был гонорар за книгу. Крепко прижимая сумочку, женщина прошла мимо. От нее повеяло пряными духами.

Десять лет назад Мещеряков знал, что книга выйдет, хотя никто ему не верил. Он это знал еще там, на дорогах заповедной Азии, вел дневники. Правда, тетрадки пропали, пришлось зарыть их прямо на аэродроме в песок — по доброму совету офицера особого отдела, предупредившего, что в Кабуле этот груз все равно конфискуют, да и сам он вынужден вернуть Мещерякова с дневниками в полк, чтобы не спеша все прочесть, исследовать, расследовать, — тут особист отлучился на время, а когда вернулся, то с удовлетворением узрел пустой портфельчик. Ну, не совсем пустой. Туалетные принадлежности остались, четки, камень. Небольшой камень красноватого цвета, похожий на глиняную фигурку. Камень, прокаленный афганским солнцем. На кабульской таможне Мещерякова не задержали, пропустили в самолет. Он улетел, бросив дневники. Но помнил все. Он помнил имена, названия городов, гор, кишлаков, цвет весенних степей, запах пыли — так и хотел назвать свою книгу, дороги там утопают в пыли, пылью напитано все: одежда, палатки, деревья, и после брызнувшего невзначай короткого дождя в воздухе висит непередаваемый тонкий аромат. Запах пыли. Запах полыни. И запах солярки. Это дорожные запахи. И стоит сейчас мимо проехать автобусу, выбрасывающему облачка сгоревшей солярки, — мгновенно вспомнишь дорогу среди холмов и желтовато-серых степей и освещенные солнцем стены кишлаков. Эта связь неистребима. Как и многое другое.