Леонид Левонович - Ветер с горечью полыни

Юзя молча слушала, но через день-два снова начинала разговор про переезд:

— Поедем, Петро. И жена тебе советовала бежать отсюда. Мудрая была женщина. Ну чего ты уперся? Пчел на сыновой даче поставим. Пришлет сын грузовик. Заберем всех и перевезем.

— До осени буду тут. А там — посмотрим. А ты как хочешь. Чернобыль — это надолго. Успеем от него убежать. Между прочим, Татьяна заболела до аварии. Ну, до радиации. А я теперь хорошо себя чувствую. Я ж еще не слабак? — игриво поглядывал Мамута на Юзю.

— Да нет, мой дорогой. Ты еще мужик — на диво. Верно, пчелки тебе способствуют. Силу дают, — нежно прижималась к нему Юзя, жадная до любви, как и в те послевоенные годы, когда познакомились. — Ты мой самый дорогой и самый сладкий, — искренне признавалась она. — У меня было два законных мужика. С первым прожила два месяца. Со вторым — двадцать лет. Он разведенщик. Первую семью бросил. Двое дочек было. Сперва мы неплохо жили. А как начал выпивать, то и кончилась наша любовь. А с тобой я тут как в раю. Не вижу я тех радионуклидов. Не чувствую их. И голова не болит. И во рту не сушит. И спится после твоих объятий как никогда раньше. А еще знаешь? Ну, молодым кажется — все еще впереди. Целая жизнь. Натешимся. А теперь все иначе воспринимается. Неизвестно, что ждет завтра.

— Теперь — каждый раз как последний раз, — захохотал Мамута, обнял, поцеловал Юзю.

Посадили огород. Построил Петр Евдокимович новый парничок, больше, чем прежний: Юзя сказала, что очень любит выращивать помидоры. Марина Сахута дала рассады. И выросли помидоры на славу. Радовалась Юзя, как ребенок. Все реже заводила она разговор о переезде. Больно понравилась ей Беседь, лес, одно горевала, что нельзя собирать грибы и ягоды.

Как-то выбрались они в лес. Шли вдоль Беседи, чуть не до самых Белынкович: в районке писали, что там чистая зона. Набрали по кошу грибов: боровиков, лисичек, маслят. Грибов наросло много, хоть косой коси, выбирали только самые молодые. Когда возвращались, на Бабьей горе сели отдохнуть. Хатыничи отсюда как на ладони. Еще почти все хаты стояли, только новые пятистенки хозяева забрали, некоторые продали. Зато деревья роскошествовали: густые вербы, высокие развесистые клены и липы. Петр Евдокимович рассказывал, какими были Хатыничи после войны, как строились люди, выбирались из сырых и темных землянок. Петро тоже построил новый дом, поскольку старая, тещина, хата уже врастала в землю.

Юзя слушала, под солнцем разомлела, сняла сапоги. И Петро разулся, снял рубашку.

— А может, давай искупаемся? Хоть Илья уже в воду помочился. Но погода-то теплая. Вода чистая.

— Так я ж без купальника, — спохватилась Юзя. — Не думала про купанье. А тут и мне захотелось…

— Милочка моя, зачем же тут купальник? Мы с тобой как Адам и Ева. Вот в их костюмах и будем плавать. Никто за нами не подсмотрит. Никто не помешает. Разве только солнце да аисты. Вон ходят по лугу. Смело раздевайся, — Петр Евдокимович отошел к густому березняку, чтобы Юзя не стеснялась.

Среди березняка цвел вереск, гудели шмели, пчелы. В воздухе разливался пьянящий аромат медового цвета.

— Ходи сюда, Юзя! — позвал он. — Тут очень хорошо…

Юзя приблизилась к нему, на ходу расстегивая кофту.

— Ох, как вереск пахнет! Чудо! Гляди, и пчелки гудят. Могут ли наши долететь сюда?

— Могут. По прямой тут каких-то две версты. Они ж нюхом чуют, что тут меньше радионуклидов. А я хочу тебя целовать…

Они целовались. Голые тела отражались в зеркальной глади реки. Вода была уже темноватой, поскольку солнце не поднималось так высоко, как в начале лета. И влюбленные уже давно немолодые, но им хотелось жить и радоваться, наперекор всякому лиху, а прежде всего — Чернобылю. Юзя привезла с собой книгу о любви. Мамута где-то читал про «Кама-Сутру», но никогда не видел. А когда полистал, почитал, понял, что жизнь прожил, детей наделал, а заниматься любовью не научился. Временами он думал, что они с Татьяной были очень целомудренны. Мало целовались, любовью занимались, чтобы рожать детей, а не для наслаждения. Для этого у них не было времени, да и умения, даже говорить о любви стыдились. А с Юзей все было иначе.

— А знаешь припевку? — игриво взглянула на него Юзя. — Тогда слушай:

Міламу надоечы я давала стоячы. Ці ж для дробязі такой на зямлі ляжаць сырой?

— Не согласен. Любовь — это не мелочь.

Тем временем Юзя сняла кофту. Снимать лифчик не спешила. Мамута расстегнул сзади крючки, повесил лифчик себе на шею, улыбнулся: