Леонид Левонович: Ветер с горечью полыни

Марина зашевелилась, очнулась. Резко приподнялась. Прикрыла ладонями груди, потом наклонилась к нему, тихо спросила:

— Как вы себя чувствуете, Евдокимович?

— Ой, не спрашивай. Во рту печет. Голова как безмен.

— Я воды принесу. Может, валидола под язык? У меня есть.

— Подожди, Маринка. Как это мы тут оказались?

— Ето все мой затейник. Говорит, что теперь модно… Как ето он назвал? Кажется, свингерство. Две пары в постели. И наперегонки занимаются любовью. Шалеют от азарта. Поскольку так уже нет влечения. Вы сказали, что ето — свинство. Но Юзя и мой сюда нас отправили. Ну, что нам оставалось?

— И я, старый хрыч… не помню, что и как было…

— Вы еще не старый, Евдокимович. Вы такой ласковый, нежный. А мой всегда как изголодавшийся набрасывается. А с вами так сладко…

Услышав такое признание, Мамута еще больше удивился, даже мужское самолюбие шевельнулось, но тут же будто обожгла мысль о Юзе: она с Бравусовым… Ну и кобель етот мент! Однако и Юзя — хороша цаца.

И в то же время другая мысль билась в голове, как муха в винной бутылке: и Юзя жила без мужа столечко лет. Дочку, сына ихнего растила одна. Нет, сурово осуждать ее не приходилось. Значит, виноват сам. Кабы не перепил, пристыдил бы их, до этого б не дошло.

— Марина, слушай сюда. Скажи ему, ну, Бравусову, и Юзе, что у нас ничего не было. Не получилось. Она поверит, поскольку я стар уже…

— Хорошо, скажу, — охотно согласилась Марина. — Я плакала, когда с вами оказалась, а потом радовалась, — она нежно поцеловала его.

И тут Мамута внезапно вспомнил все, что между ними было! Ему сделалось еще совестнее, пошел на кухню, выпил холодной воды, но та согрелась за ночь, хоть на дворе ударил морозец. Мамута постоял у окна, стекла которого разрисовал мороз, прислушался — из соседней комнаты слышался мощный дружный храп. Голова закружилась, потянуло на тошноту. Мамута нащупал бутылку водки, дрожащей рукой налил рюмку, опрокинул через силу, закинул в рот ломтик огурца — и с облегчением вздохнул. «Ну во, кажется, душу привязал. Сразу полегчало. А как забыть о том, что произошло? Боже, Боже, до чего дожили! До чего докатились!»

Но какой-то другой голос, словно второй человек, который сидел в нем где-то внутри, принялся успокаивать: чего ты переживаешь? Чего на Юзю бочки катишь? Приехала к тебе в зону. Бросила столицу. Квартиру с теплым клозетом. А тут свиней кормит, ходит в замызганной фуфайке. Носит воду, дрова, печь топит, есть готовит. Вкусные драники печет тебе, старому хрычу…

Тихо скрипнула дверь, вошла одетая Марина.

— Ну как вы, Евдокимович?

— Малость оклемался. Не умею похмеляться. Но пришлось. Может, выпьешь каплю?

— Не могу. Шампанское допили. А водки не хочу. Воды попью.

— Во, компот грушевый, — Мамута налил ей и себе компота.

Марина жадно осушила чашку, надела пальто.

— Гляну, что на дворе творится.

Ее не было долго. Мамута уже встревожился, оделся, взял фонарик, осветил циферблат ходиков — стрелки показывали половину седьмого. Вошла Марина. Спросила, который час.

— Ну, так уже утро. А на дворе так хорошо! Тихо, свежо. Морозец ударил изрядный. И снега подкинуло. Загляденье!

Мамута обрадовался, что у Марины улучшилось настроение. Вспомнил, что вчера договорились старый Новый год встречать у Бравусовых. «Там уже буду держать все под контролем. Чтобы до еткого свинства не допуститься», — подумал старый учитель. Но какой-то другой человек будто шептал на ухо: «А чего ты, старый хрыч, упираешься? Бога боишься? Так Аллах разрешает своим верующим иметь четыре жены. А султаны, богатеи содержат целые гаремы. И совесть их не мучает». «Но я ж не мусульманин, — защищался от греха Мамута. — Православным такое нельзя». «Так ты же атеист! Сколько докладов, лекций прочитал против Бога!»

Усилием воли Мамута отогнал прочь грешные мысли, тихо сказал:

— Иди отдохни, Марина. Не будем их будить.

Эти слова, сказанные им самим, сильно поразили его: он боится разбудить свою законную жену, пускай себе и вторую, жену, которая спит с другим мужчиной! Что творится на свете! Но внутренний голос не сдавался: а те, что занимаются свингерством, — или как это называется? — живут не в зоне, а в столичных, культурных городах. Нет, не только Чернобыль тут виноват.

— Говоришь, загляденье на дворе? Пойду и я. А ты приляг, поспи. Хозяйством заниматься еще рано.

Мамута потопал по двору. Свежий снег мягко скрипел под ногами. Месяц будто на глазах худел, истончался, светлел. А звезды, крупные, мерцающие, будто обрадованные, что месяц мало мешает им, усыпали высокий небесный купол. Мамута походил по улице. Нигде не было ни души, нигде не светился ни единый огонек.