Сергей Арсеньев - Ведь так не бывает на свете

Смеётся, чёрт бородатый. Насчёт искать, говорит, будь спокоен. Никто тебя теперь уже не найдёт. Ушёл ты, пропал без вести, утонул или ещё беда какая, мало ли что бывает. Погорюют, да и перестанут Не ты первый, не ты и последний. Я, говорит, таких как ты, уже не одну сотню переправил, это, говорит, работа моя. Правда, обычно он возит девочек, но и на мальчиков спрос есть, не волнуйся. Ты тут, как бы ещё и не самым дорогим изо всех вышел. Если выживешь, конечно. Белый, четырнадцать лет, не, если выживешь, точно хорошую цену дадут за тебя. Такие евнухи высоко ценятся.

И вот тут я прямо так в осадок и выпал. К-кто, говорю, требуется? А бородач улыбается. Евнухи, повторяет он мне. А что, тоже работка непыльная, некоторым даже нравится. В деньгах точно недостатка испытывать не будешь.

Евнухом? Меня – евнухом в гарем?! Я… я же учиться хочу. Я жить хочу! Я… к звёздам!! А меня – в гарем евнухом?! НЕТ!!

НЕТ!!!

Шаг вперёд. На автоматы. Ещё шаг. НЕТ!! НИКОГДА!!!

– Жаль, – говорит бородатый. – Честно, жаль. А может, передумаешь? Сейчас это совсем не больная операция.

– Нет! НЕТ!!

– Что ж, очень жаль. Впрочем, русские редко добровольно соглашаются на такое. Потому и ценны так русские евнухи. Конечно, я мог бы заставить тебя силой, парень, но ни к чему хорошему это не привело бы. Во-первых, ты скорее всего умер бы от операции, а во-вторых… я дорожу своим именем. Мой товар знают, мне доверяют. Поэтому я никогда не продам евнуха, от которого в любой момент можно ожидать получить вилку в глаз. Нет, моё имя мне дорого. И это касается не только евнухов, всех остальных тоже. Слышите вы, замарашки! Вас это тоже касается! Я всегда останавливаюсь в этом месте. И здесь, в этом месте, я дарю вам всем свободу. Слышите, свободу! Вы все вольны идти куда угодно. Русский берег отсюда примерно на расстоянии семи миль к востоку. Правда, сейчас нет Луны, но тут уж вам немного не повезло. Итак, я дарю вам свободу! Свободные люди могут беспрепятственно покинуть мой корабль. Рабы остаются и спускаются в трюм. Времени на размышление… нисколько. Выбирайте сразу – в трюм или за борт. Ну!

– Спасжилет хоть можно взять с собой? – спрашиваю я без, впрочем, особой надежды.

– Нет. Ничего нельзя, только то, что на вас.

– Вы ведь всё равно перестреляете нас в воде.

– Нет. Клянусь, никто не станет стрелять в тех, кто предпочтёт смерть рабству. Да в этом и нет необходимости. Проплыть семь миль ночью даже в тёплой воде практически невозможно. К тому же, стрелять просто бесполезно. Если кому-то из вас суждено доплыть, то в такого человека точно не удастся попасть ни одному снайперу. Кто мы такие, чтобы нарушать замыслы Его?

– Марин, ты как? – поворачиваюсь я к Маринке, которая молча берёт меня за руку.

Маринка… Она… Она плавает чуть лучше топора, сколько я ни учил её. Бесполезно всё, она продержится на воде от силы пару минут. И всё равно колебаний в её взгляде я не чувствую. Для неё нет и не может быть иного выбора. И тут за левую руку меня берёт ещё кто-то. Обернувшись, вижу ту самую девчонку с неровной стрижкой, которая в автобусе помогала мне. Она деловито и без суеты стягивает с себя футболку, джинсы, а затем и не первой свежести трусы. Обуви на ней никакой и так не было. Безо всякого смущения она поворачивается ко мне, говорит, что её зовут Катя и предлагает мне снять шорты. Что ж, она права. Я хоть и неплохо плаваю, но семь миль… Даже если мы не заблудимся в темноте. Маринка же своё платье так и не стала снимать. Бесполезно, и она тоже понимает это.

Остальные девчонки робкой вереницей, изредка поглядывая на нас, начинают втягиваться внутрь трюма, а мы, мы трое, взявшись за руки, на мгновение взлетаем над бортом. Маринка в своём стареньком белом платье, которое теперь станет её саваном, а мы с Катькой – обнажённые. Ave, Caesar…

* * *

– …Погоди, руку сводит.

– Осторожнее, Кать, не торопись. Главное, не волноваться. Вода ещё тёплая, сентябрь всего. А человек, если не запаникует, может держаться на поверхности сколько угодно долго.

– Да знаю я. Маринку жалко.

– У неё не было шансов, она совсем не умела плавать, хоть я и учил её.

– Всё равно жалко. Вы давно были знакомы?

– Сколько я себя помню. Мы в соседних дворах жили. Не представляю, что я её родителям скажу.

– Ты сначала доберись ещё до этих родителей. Сколько мы проплыли, по-твоему?

– Мили полторы.

– Тебе не кажется, что ветер и волны нас относят в море.

– Кажется.

– А чего молчишь тогда?

– Тебя пугать не хотел, а так, если честно, то мы сейчас от берега, по-моему, даже дальше, чем были, когда с корабля прыгали. Извини, Кать.