Жан Пелегри - Лошадь в городе

— А ведь Париж прекрасный город, столица, одна из самых прекрасных столиц на свете.

Поезд много раз нырял под реку, над нами была тина, плавали рыбы. Был даже момент, когда мы проезжали, если верить путеводителю, под кладбищем. Под кладбищем Монпарнас. Под могилами. И я, сразу после станции Распай, припомнил тишину, камни, влажную землю. Я подумал, что мог бы быть там, наверху, вместе с Элианой, и нам бы было спокойно. И поэтому дальше, в том месте, которое называется Пастёр и где вагон внезапно вырывается из тоннеля на большой мост, переброшенный над улицей, над машинами, мне почудилось, что я вернулся откуда-то издалека. Тут, наверху, мне почудилось, что я мертвец, выходец с того света, который глядит вниз, на другой мир, на другую землю, на ребятишек, выходящих из школы, на фонари, на трехцветные огни на перекрестках, на машины, на освещенные витрины, на красные сигары в окнах кафе, на людей, бегущих во все стороны торопливо, точно они обезумели, точно где-то рядом разорвалась бомба, стреляют из пулемета.

— Столица, которую посещает немало иностранцев.

Оттуда, сверху, мне чудилось, что все они движимы одной мыслью — перейти улицу, пересечь ее где угодно, преодолев барьер машин, и спастись, да, спастись; а по обе стороны от моста, в комнатах и кухнях, из-за скорости вагона люди, наоборот, казались неподвижными, окаменевшими, застывшими, точно восковые статуи в магазине: мужчина, сидящий в кресле с газетой, мальчик, пишущий что-то в тетради за маленьким столом, женщина у полки с протянутой вперед рукой, семья, уставившаяся на разливательную ложку в супе. В точности как в витрине, повторяющейся тысячи раз, и у них у всех, мосье, был вид покойников, как будто они жили когда-то давно, как будто город засыпало пеплом, и они были отравлены газом, не успели спастись. И тогда, мосье, я там, наверху, на мосту, снова подумал, что город, несмотря на все свои огни и машины, возможно, всего лишь песок. Песок и картон. И больше ничего. И Элиана показалась мне еще более далекой, утерянной еще безвозвратней.

— Столица свободного и процветающего государства — не забывайте об этом.

Под конец поезд прошел над рекой. Она поблескивала внизу, повсюду мерцали огоньки. Совсем далеко, среди освещенных церквей, я различил тот мост, где впервые встретил Элиану. Сверкая белизной, он висел в небе, словно кусок луны. Словно убегал вдаль, превращался в корабль. Тут поезд нырнул в тоннель. Через четыре или пять станций я вышел из вагона на платформу, передо мной большие руки женщины мыли посуду. В чем-то синем. Я немного вздремнул под этой синевой. Потом меня разбудил звонок, как в кино, — все закрывалось. Я поднялся наверх по узкой лестнице. Вышел из-под земли. Как шахтер.

— И дальше?

Наверху, мосье, я остановился пораженный — была уже ночь. Посредине круглой площади ярко светился высокий портал, высокий белый камень, от которого расходилось несколько улиц, сверкавших огнями, разноцветными огнями, точно в праздник. Я был так ошеломлен, мосье, что некоторое время глядел издалека, не смея приблизиться. Эти ворота, одиноко высившиеся на своих четырех ногах, этот свет до самого неба, до туч, — мне показалось, что тут поставили гигантскую лампу и она повелевает городом, освещает его. Время от времени откуда-то издалека появлялась машина и объезжала вокруг ворот.

— Триумфальная арка, площадь Звезды — странная прогулка.

Точно патрулируя, машина делала круг, и ее огоньки быстро уносились к деревьям. И почти так же быстро ее шум тонул в другом шуме, более громком, в каком-то непрерывном и ровном храпе, напомнившем мне пыхтенье мотора в глубоком колодце, пыхтенье мощного насоса.

— Ну и что? Какое все это имеет отношение к тому, что вы сделали назавтра?

Я приблизился. Меж четырех опор я увидел что-то вроде могилы. Язык пламени, цветы, знамя, которое плескалось на ветру. Это было так красиво, мосье, что на миг мне почудилось, будто большие ворота сейчас поплывут, словно плот; так красиво, что, глядя на все это — на проспекты, на освещенные деревья, на большие дома, — я даже поверил на мгновение, что город, быть может, принадлежит всем, как море, всем на свете.

— Что за чушь? Разумеется, город принадлежит всем, друг мой, — вам, мне. Всякий волен гулять по нему, где вздумается. Абсолютно свободно.

Дело не в том, мосье, чтобы знать, можно или нет тут гулять. Дело в том, только в том, чтобы знать, кому он принадлежит, этот город, — знать, кто здесь командует. Когда мы были с Элианой, мне случалось думать, что он принадлежит всем. Я в это верил. Но если присмотреться, мосье, а ночью многое хорошо видно, то в действительности он принадлежит не всем, нет, не всем. В действительности, мосье, если приглядеться, видишь, что в городе есть две расы, как белые и черные, две породы. Та, которая командует, и другая. Которая ждет.