Петер Штамм - Не сегодня — завтра

Чем дольше он говорил, тем возвышенней казались ему собственные слова. Он наблюдал за своими ученицами и учениками, которые сидели, развалившись на стульях, шушукались, хихикали и отводили взгляд, когда он смотрел на них. Оборвал себя посередине фразы и сел.

С этого дня он взглянул на класс другими глазами. Не строил больше иллюзий относительно своего влияния на них. Его раздражали даже способные ученицы и прилежные ученики, которые старались, добросовестно выполняли домашние задания и активно вели себя на уроках. Они напоминали ему его самого, напоминали о том, что из него получилось.

Он перестал получать удовольствие от поездок в школу. Его утомляла монотонность будней, он чувствовал себя усталым и изможденным. В учительской шли бесконечные дискуссии о запрете на ношение головных платков, хотя в школе почти не было мусульманок и платки не вызывали никаких проблем. Образовалось два лагеря. Андреас не захотел примкнуть ни к тому, ни к другому. Ему казалось, что оба лагеря лишь сводят старые счеты. В Швейцарии, обмолвился как-то он, на такие вещи смотрят проще. С тех пор на него начали нападать с обеих сторон: одни называли его расистом, другие — женоненавистником. Даже Жан-Марк вдруг ударился в политику и принялся отстаивать республиканские ценности, которые прежде его нисколько не интересовали.

Весенние каникулы Андреас провел в Нормандии. Снова задался целью прочесть Пруста, но в итоге днями просиживал в гостинице, смотрел телевизор или читал газеты и журналы, которые каждое утро покупал в привокзальном киоске. Провел ночь с одинокой учительницей, которую встретил на пляже во время длительной прогулки. Его внимание привлекла большая грудь, и он пригласил учительницу на ужин. Ему пришлось очень долго разглагольствовать, прежде чем он уговорил ее подняться в номер, где они еще долго болтали и опустошили весь мини-бар. Когда они занимались любовью, женщина стонала и громко выкрикивала его имя, что раздражало его. Проснувшись ближе к полудню, он обрадовался, не обнаружив ее рядом. Она оставила ему записку, которую он пробежал глазами и с отвращением выбросил.

В мае снова похолодало, и Андреас подхватил насморк, который потом сменился тяжелым кашлем. Прокашляв три недели, Андреас отправился к врачу. Врач послушал его и сказал, что на всякий случай надо сделать компьютерную томографию. Андреас позвонил в больницу и договорился на среду. А когда позвонила Сильвия, выдумал отговорку. Сильвия рассмеялась и спросила, не нашел ли он новый способ проведения досуга.

Томографию делали недолго, и все было не так скверно, как предполагал Андреас. Он закрыл глаза и пытался представить себе, что лежит на солнечном пляже, но громкие потрескивания аппарата то и дело возвращали его к реальности.

Погода улучшилась, и вместе с ней улучшилось настроение Андреаса. Врач прописал ему лекарства, и кашель немного ослаб. Он почти забыл обо всем, когда через десять дней снова вернулся к врачу. Еще до того, как Андреас сел, врач сказал, что результаты вызывают опасения. Поднес снимки к окну и серебряной ручкой указал на область между легкими.

— Возможно, это лишь туберкулезные рубцы.

Он сел и начал вертеть ручку. На всякий случай надо взять пробу ткани, сказал он, небольшая операция, которую можно провести в амбулаторных условиях.

— Поверх грудной кости делается небольшой надрез и вводится зонд. Вы ничего не почувствуете.

— А чем еще это может быть?

Врач ответил, что ему не следует волноваться. Андреас спросил, каковы его шансы. Говорить о шансах нет никакого смысла, сказал врач.

— Тут только или — или. Или есть, или нет.

Он встал, положил ручку в нагрудный карман халата и протянул Андреасу руку. Выразил сожаление, что у него нет лучших новостей.

Андреас стоял в пустом классе. Из коридора доносились топот и крики учеников, расходившихся по домам. Ему вспомнилось время его учебы, последний день перед летними каникулами, как ребята кинулись врассыпную, когда кончились уроки. Та поспешность, с которой они исчезали, — словно у них была какая-то цель. Его лучший друг лишь мимолетно попрощался с ним и тут же убежал, Андреас воспринял это как предательство. Он замешкался, медленно плелся домой с огромной картонной папкой, в которой лежали его рисунки за год. Папка была слишком большой для него. Чтобы рисунки не выпадали, ему приходилось держать ее обеими руками. Лето тогда тянулось бесконечно долго, ужасающе долго, а начало нового учебного года маячило в непостижимой дали.