Эли Бар-Яалом - Нора

Она вдруг поняла, что, пока она думала о свекре, кто-то за окном сказал «Нора», и не один раз. Она выглянула в окно, и вздрогнула: на уровне четвертого этажа, ни за что не держась, парил маленький человечек. «Карлсон прилетел», почти спокойно подумалось вдруг.

Маленький человечек открыл рот и сказал «Нора». Его голос заглушался стеклом, но был слышен хорошо, хотя он и не кричал. Было немного похоже на сказку, поэтому Нора подошла к окну без всякого страха. Оно еще не было заклеено на зиму — все некогда. Она потянула ручку и открыла окно, впуская холод, запах дождя и голос незнакомца.

— Пусти, я из Москвы, от Соранского.

Ставень открылся до упора, и Александр Нгоньма оказался в доме. Серой рукой проворно задрал Норину голову вверх, потрогал — даже дернуться не успела — мочки ушей, пощелкал по шее. Покачал головой:

— Плохо питаешься. Давай слушай.

Вся комната стала наглядным пособием. Диаграммы рисовались пальцем на запотевшем окне, зубной щеткой на пыльном шкафу, авторучкой на листочках от недописанной «Маруси». Вилка, расческа и содержимое косметички превращались в элементы импровизированных трехмерных моделей. Нгоньма не использовал педагогических приемов — он просто излагал информацию так, что ее приходилось усваивать. То, что он рассказывал, было чуть-чуть похоже на то, что Нора уже где-то слышала, нo термины, принципы, и, главное, цели совершенно отличались. Нгоньма рассказывал, ни более, ни менее, общую теорию строения мира и человека. Все элементы мироздания, cогласно этой теории, были связаны в единую систему, созданную некогда чьей-то любящей рукой. Знающий систему мог лучше понимать происходящее вокруг, и выбирать правильный выход из любого положения. Вот появились чакры — нервные центры человеческого организма, столь любимые Аней Силантьевой, — только обозначались они не таинственными индийскими именами, а комбинацией букв и цифр. Александр-бань не признавал никаких алфавитов, кроме русского, и никаких цифр, кромe арабских: «нет старому места. Старое — вон» . Чакры он называл точками. Из точек складывалась геометрическая схема человеческого тела, которое само оказывалось частью большей системы — семьи, общества, человечества. Норе понравилось, что все схемы были похожи одна на другую, как две капли воды.

Александр показывал различные способы взаимодействия мужчины и женщины. Разные «точки» у них при этом накладывались друг на друга по-разному. Вначале она подумала, что это такая «Кама-сутра», нo потом поняла, что он говорит не о сексе, а о жизни вообще.

— Гляди, эта пара сразу хорошо работает, нет проблем. А у этой надо линию М7-М1 и линию Ж7-Ж1 выгнуть, чтобы угла у них не было. Много годов работы. Не будут работать, будет развод. Какой вначале угол, столько годов продержатся.

Точки и линии надо было согласовывать не только между мужчиной и женщиной — общество, время года и даже рельеф местности имели решающее значение. Александр-бань уверенной рукой чертил стрелки и показывал, какое именно. Потом перечеркивал стрелки и демонстрировал, какие бывают отклонения. Понятия «хорошо» и «плохо» тоже оказались геометрическими.

— Русский язык хитрый. Есть два «хорошо». У нас в языке нунгкан было одно «лынг ы», другое «унгань ы». По-русски и то «хорошо», и другое. Посмотри. Вот день прошел, ты время не тратила, одну книгу читала, другую книгу писала, много сделала. Хорошо. («Если бы!» — вздохнула Нора). Людоед Чикатило двадцать человек убил, десять съел сейчас, десять на завтра приготовил, доволен: опять хорошо. Этот кот (указал рукой на Гюльчатай) поел, попил, покакал, мышь-крысу половил: хорошо. Это у нас говорили «лынг ы». Давно говорили, шесть тысяч годов назад. Понимаешь?

— Да.

— Еще другое «хорошо» есть. Высокое. Ты живешь, людей не убиваешь, хорошее делаешь, верно работаешь — у нас говорили, «унгань ы». Людоед Чикатило много поел, мало поел — не хорошо. Он плохой по делу.

— Погоди! — Нора совсем не понимала, к чему влетевший в окно гость развел всю эту каббалистику, и резонанса с предметом она не ощущала, хотя геометрия ей в школе нравилась (в отличие от алгебры). Но не поспорить она не могла. Отчего-то перешла на «ты»: может, из-за маленького роста гостя, может, из-за фантастического возраста его, а, может, оттого, что он все-таки был Карлсоном. — Ты так говоришь, как будто есть абсолютное добро и абсолютное зло. Таки фигушки.

Нгоньма удивился.

— Ты бедная, ты слушала глупых людей. Они сто, двести годов назад придумали такую глупость. Говорят, нет добра. Они не видели, думают, нету. До них все знали: есть добро. Кто говорит, что нет добра, сам может его не делать. Удобно, спокойно. А вот посмотри, я тебе покажу добро, покажу «унгань ы».