Эли Бар-Яалом - Нора

Работы было невпроворот. Готовить, стирать, подметать, убирать, ухаживать за зверьем. Петь. Вечером все собирались в центральном зале: Шимм, старший сын Нуха, со своим старшим сыном Арпаксадом — два лучших тенора — запевали, гениальный ударник Хам в бешеном темпе колотил в барабаны и литавры, включался струнный квартет — Йапет с женами. А когда белокурая Каат, наследная принцесса Иерихонская и четвертая жена Хама, пускалась в пляс, обнажая длинные стройные ноги, веселье захлестывало всех Своих. Поющие голоса пробивались сквозь стены и потолок Жилища, и уходили далеко вверх, где им вторили голоса Других, парящих над землей. Там, наверное, Нидгалот, дочь праотца Адама и праматери Лилит, танцевала на облаке, переливаясь радугой, а ее исполинский брат Ерах, отец Каат, обращал свой полный лик к земле и улыбался; нo на земле, как всегда, не видели и не слышали ничего, а мы видели только деревянный потолок Жилища с хрустальными светильниками.

Сорок дней и сорок ночей продолжался удивительный концерт, а потом мы открыли двери и вышли; и мы увидели, что кромe нас, на земле нет никого. Утонули ли Чужие? Мы не знали; было бы очень жалко. Может, они просто ушли? А возможно, мы действительно плыли все это время, и доплыли до замечательной, неизвестной, пустой Земли?

Позже мы увидели радугу, и из-за облаков спустились Другие. Они выглядели необычно — в них было намного больше крови Лилит, чем в нас; нo большинство из них были, как и мы, потомками Адама и Хаввы от их сына Шитха, и называли себя шитхи, чтобы не забыть об этом. Разноцветные, разномастные, мерцающие, иногда почти невидимые — они тоже сияли радостью, потому что мир стал светлее. Мы спросили их, куда девались Чужие, нo они не знали ответа — им не было видно сквозь завесу туч.

Год спустя мы встретили Каина. Он был дик и одинок, как всегда, и речь его была непонятна. Мы забыли позвать его в Жилище, а летать он не умел. Так мы и не поняли, как он попал сюда, в чистый мир. Скорее всего, он приплыл сам — он был хорошим пловцом. Мы пригласили его к костру и накормили вкусной едой. Белокурая Каат плясала для него, а мы спели ему те волшебные песни, которыми жили сорок дней. Каин подпевал нам — значит, наверное, не сердился.

— Часы у тебя, Марек, отстают.

— Часы, Александр-бань, ни при чем; просто время такое.

Двое смотрели из окна в одном из тех районов за МКАДом, которые московские остряки именуют… ну, скажем, Пупкино-Бубенцово — затем, что все они имеют достаточно однотипную планировку и похожие названия, обычно два слова через дефис. Из дома номер 16 по улице генерала Арцыбашева еще открывался вполне приемлемый вид на какой-то водоем (Боже упаси, не Москва-река, но, слава Тебе, Господи, не осенняя лужа). Первый обладал чертами лица в общем-то европейскими, даже славянскими, хотя и бледными в такой мере, которая редко встречается и у скандинавов; нос у него был совершенно римский, и этому носу очень шел наряд, в котором пребывал его носитель: тога и сандалии. Черные жесткие волосы были с видимым усилием завиты а-ля Каракалла , и узнать московского мебельщика образца 1995 года от рождества Христова в патриции образца второго века от того же рождества было нелегко. Второй, напротив, был в цивильных темно-синих брюках и белой рубашке с галстуком, и в черных ботинках, нo весьма необычен лицом: было оно очень широким и каким-то серым, едва ли не цементного цвета: глаза были узкими, как две щелочки, уже, чем у китайцев — такие бывают иногда у чукчей и эскимосов; нос его тоже был по-чукотски приплюснут. Если бы не странный цвет лица, его можно было бы принять за какого-нибудь депутата от малоизученного округа на Крайнем Севере, тем более, что причесан он был по-казенному. Своему собеседнику он едва доставал до груди. В окне, над их головами, всходила ущербная красноватая луна.