Энсон Кэмерон - Жестяные игрушки

Не делать этого означает утратить веру. Означает предательство. И никакого удовольствия.

Боль, сильнее которой не бывает, начинается с этакой медицинской консультации у тебя в голове. Словно ты разом и консультант, и консультируемый. И голос, задающий вопросы, принадлежит Тебе — Великому Специалисту по Психологическим Травмам, и голос, отвечающий на эти вопросы, принадлежит Тебе же — Травмированному, Растерянному тебе. И Травмированный, Растерянный Ты отчаянно пытается убедить Тебя — Великого Специалиста по Психологическим Травмам, сколь овдовевшим оставила тебя эта женщина.

— Ну? И что в ней было такого особенного? — спрашивает Ты — Великий Специалист по Психологическим Травмам.

— Что в ней было особенного? Ну… не знаю. Просто никто другой с ней не сравнится. С самой первой нашей с ней встречи мне ни разу не хотелось другой женщины, — объясняет Травмированный, Растерянный Ты.

— Ой ли? — спрашивает Ты — Великий Специалист по Психологическим Травмам. — Так уж ни разу? А разве это не у тебя отсасывала уборщица в финал последнего турнира Всех Наций?

— Э-ээ… ну, не столько у меня, сколько у моей пьяной туши, пока она, туша эта, можно сказать, в раковине сидела. А эта женщина стояла на коленях рядом с писсуаром. Можно сказать, ползала. И зубы ее золотые блестели под лампой дневного света. А Кими всю ту ночь смеялась и трепалась по-японски с тем заезжим парнем, японским писателем. Одно-единственное пятнышко на белоснежном фоне нашей взаимной верности. Но, если подумать, единственный отсос, да еще со стороны женщины, ползавшей на коленях в луже мочи, да еще по пьяни, не может считаться пощечиной любви.

— Нет. Пожалуй, не может.

— Не идет ни в какое сравнение с силой нашей любви.

— Нет. Нет. Конечно. Забудь. Но скажи лучше вот что: вот теперь, когда она на Бугенвилле, кого тебе жаль больше? Ее — пропавшую, возможно, попавшую в беду? Или себя — которому, возможно, придется жить дальше одному, в лишенном Кимико будущем?

— Что? — спрашивает Травмированный, Растерянный Ты. — Это что, вопрос с подвохом? Означает ли страх одного, что я люблю ее? А страх другого — что не люблю?

— Возможно, возможно. Так скажи мне, который из этих страхов терзает тебя по-настоящему, — настаивает Ты — Великий Специалист по Психологическим Травмам.

— Я боюсь… больше боюсь… за нее… пропавшую… попавшую в беду.

— Говно. — Ты — Великий Специалист по Психологическим Травмам и слушать этого не желает.

— Ладно. Ладно! Я больше боюсь… что мне придется жить одному… без нее.

— Гм. Может, ты все-таки любишь ее.

Ты — Великий Специалист по Психологическим Травмам умолкает. Сидит и ждет, вроде как в глубоком кожаном кресле, закинув ногу на ногу, сомкнув руки кончиками пальцев перед таким ужасно профессиональным лицом, и думает, давая этому ужасно профессиональному молчанию давить на Травмированного, Растерянного Тебя.

Наконец он подается вперед в своем воображаемом кожаном кресле.

— Ладно, будем разбираться, — говорит он. — Назови свою боль. Расскажи мне сцены, которые ранят тебя сильнее всего.

— О’кей. Начнем. Рождество. Наше первое Рождество, не то одинокое, что светит мне в перспективе.

Дед с бабкой Кими прислали ей билет первого класса на авиарейс «Джапан Эрлайнз» до Токио, чтобы она могла вместе с семьей вволю накупить себе всяких знаменитых на весь мир торговых брендов, и чтобы они могли вместе пить чай на занудных церемониях, за которыми не положено болтать, куда входишь молодой и откуда выходишь старой. Этот самый билет она порвала на клочки перед моим носом, приговаривая: «Токио-Шмокио» и «Родственники-Шмодственники». И вытянула эти квадратные клочки-конфетти, в которые превратились три листка межконтинентального авиабилета, перед собой на сложенных лодочкой ладонях, и дунула на них, и сдула их облачко прямо мне в лицо, и прижалась ко мне, и кончиком языка сняла прилипший к моим губам клочок размером с почтовую марку с надписью «ГАЖНАЯ КВИТАН». А дальше она брезгливо сплевывает его в сторону, и чуть сжимает меня руками за шею, и целует меня, и проводит языком по моей верхней губе, и говорит: «У меня для тебя есть кое-что. Рождественский подарок. У „Майера“. Идем…»

И мы прыгаем в трамвай сто девятого маршрута и едем в город — несмотря на то что день стоит жаркий и в трамвае пахнет всем, что выделяет человеческий организм летом. Ибо, говорит она, неизвестно, сколько этот подарок пролежит еще на магазинной полке, так что с ним лучше не откладывать.