Энсон Кэмерон - Жестяные игрушки

Потом Дженнифер требует, чтобы мы выпили за Веру, первую папину жену. Которая, возможно, празднует сейчас Рождество, а за окном идет снег, мечтательно говорит она. И Курт не очень кстати добавляет тост за всех покладистых женщин, которых он знал вдобавок к Вере, словно она имела к ним какое-то отношение, в ответ на что получает недовольное «Курт!» от Тети Дженнифер. И Старый Фрэнк пьет за своих погибших однополчан, а потом спохватывается, что это тоже некстати, и пьет просто за всех погибших.

Я подумываю, не предложить ли тост за Кими, но, в конце концов, решаю не делать этого, потому что не могу заставить себя упоминать ее имя в одном ряду с этими умершими женами, павшими однополчанами, мелкими хулиганами и прочей деревенщиной. Мне ненавистна мысль, что она вдруг станет частью чего-то прошлого, или этих посредственностей, или этих вечно отсутствующих друзей, — хотя бы на то мгновение, пока мы будем поднимать бокалы и пить за нее. За Кимико? Нет. Нет. Она не может быть ничем, кроме как самой главной и лучшей частью того, что ждет меня в будущем.

С каждым тостом отец смотрит на меня, словно гадая, предложу ли я тост за мою мать? За Кими? Я улыбаюсь ему. Я вспоминаю то давнее Рождество времен войны за мачете, которое закончилось славной дракой в «Виктории» из-за той прекрасной «Вольво»-жены. Я поднимаю бокал и говорю ему: «Счастливого Рождества, Грузобъединенные Нации!» Он смеется.

Дженнифер подает на стол морские закуски в айсберге из зеленого салата — его бледных листьев я не видывал с тех пор, как его почти повсеместно вытеснил салат с красными прожилками, который кислее на вкус, зато куда красивее, когда его подают на фарфоре от Споуда в бистро. На край стакана она нацепила по креветке, как это делают в гольф-клубах или клубах Королевской Солдатской Лиги.

Раньше мы с папой наряжались кто во что горазд и ездили на мой день рождения в Тукумуольское отделение Королевской Солдатской Лиги. На рыбные закуски. Должен признать, одиннадцатилетний пацан в новой парадной рубашке от Миллера, смотрящий на собственное пузо сквозь цепочки пузырей в стакане розового лимонада, а напротив него папаша, мирно попивающий пиво, — зрелище не из самых привычных. Но и не лишенное приятности. Помнится, тогда мы и представить себе не могли места, более подходящего для празднования, чем Тукумуольское отделение КСЛ. Отец всегда не мог сдержать улыбки, попадая в этот просторный, сияющий хромом, шумный зал. И когда несмолкаемые разговоры и музыка в этой механической берлоге вдруг смолкали, когда из громкоговорителей слышался сигнал Вечерней Поверки, мы оба застывали, не донеся до рта креветку, и опускали глаза, и смотрели на свои закуски, расставленные на пластиковой скатерти с логотипами КСЛ, и ждали скорбного удара колокола. И когда все кончалось и зал снова наполнялся разговорами и музыкой, мы не сразу поднимали взгляд друг на друга, потому что только что полминуты участвовали в чем-то, что осталось от павших на войне. И мы молчали, пока мои мысли не переключались с павших на него. А его мысли — с павших, с некоторыми из которых он был лично знаком, на меня. И эти секунды молчания на Вечерней Поверке были для нас почти телепатическими, ибо мы были как никогда близки к тому, чтобы сказать друг другу то, что могли, о любви. Мы оба были мужчины, и этот колокол, и эта память о войне были теми инструментами, которых нам не хватало, чтобы думать друг о друге только самое лучшее.

После морских закусок Тетя Дженнифер подает на стол жареную заднюю половину индейки. Она говорит, что это такая новая идея от «Коулз», называется «полуиндейка». Наверное, какая-нибудь другая экономная семья подает сейчас на стол переднюю половину этой птицы, а значит, у них на столе не хватает индюшачьих ножек. Право, не знаю, не справедливей ли было бы разрезать эту несчастную тварь вдоль, чтобы продать им правую, а нам левую половины. Ну, или наоборот.

Она ставит ее на стол со словами: «Нас ведь только пятеро. Так что зачем нам лишнего?» — словно извиняясь. И Старый Фрэнк в одном из своих неожиданных откровений откидывается на спинку стула и добавляет: «Дорога ложка к обеду».

На что папа удивленно заламывает бровь и говорит: «Фрэнк, ты, должно быть, хотел сказать: „За двумя зайцами погонишься…“» Что с учетом пятидесятипроцентного предпочтения гипотетическим двум зайцам, а также пятидесятипроцентного урезания птички на столе было бы, пожалуй, более уместным откровением. Однако Фрэнк только смотрит на папу, кладет руки на скатерть по сторонам от тарелки и говорит: «Тоже верно». Что, мне кажется, вполне восстанавливает его философские взгляды в глазах окружающих.