Михаил Нисенбаум - Почта святого Валентина

Время от времени Викин сотовый щелкал, проглотив очередную эсэмэску. Стемнин чувствовал, что эти эсэмэски для телефона вредны, неприятны и телефон им не рад. Он вопросительно глядел на Вику, та пожимала плечами и, напряженно улыбаясь, уходила то в ванную, то на кухню. Было слышно, как тихо и вразнобой попискивают нажимаемые кнопки.

Улеглись около двух часов ночи под угрюмым надзором пришлой мебели. Спальня — камера клаустрофоба.

— Давай сегодня просто полежим, — сказала Вика, когда он потянулся обнять ее.

Помолчав, она прибавила:

— Я так больше не могу. Ну почему все меня сговорились мучить?

Сон сполз со Стемнина, точно теплое одеяло в холодной комнате. «Что? Расскажи! Вика! Виктория! Не молчи!»

Она отрицательно помотала головой, выскочила из кровати за бумажной салфеткой. В половине третьего все же призналась: звонила мать бывшего, сказала, что у сына плохо с сердцем, потом он сам написал. Мол, хотел улететь подальше от Вики, взял билеты в Анталию, но прямо перед посадкой вспомнил про нее — и прихватило. Пришлось сдать билеты и вернуться.

— Он в больнице?

— Откуда я знаю! Не хочу, не хочу ничего!

— Просто я подумал, раз стало плохо, и самолет… Наверное, «скорую» вызывали…

— Илюша, ради бога! Давай будем спать. У меня ни одной силешки не осталось. Спокойной ночи!

Заснула она или просто лежала с закрытыми глазами?.. Стемнин ворочался до самого рассвета.

Вика проснулась отдохнувшей и беззаботной. Готовя завтрак, напевала: «Наша река широка, как Ока. Как „как Ока“? Так — как Ока!» После каждого «ка-ка-ка» заливалась счастливым смехом.

В маленькой комнате Стемнин сдирал со стен старые обои. Не старые — бывшие. Обои отдирались с осенним сухим треском, выстреливая залпами серых крошек. Иногда полоса отваливалась легко — сверху донизу, на спине бумаги виднелись шипы прилипшего мутного клея и чешуйки отслоившейся шпатлевки. Порой прирастала к стене, приходилось брызгать на нее водой, смягчать, уговаривать. Вика переодевалась в спальне и все не шла. С кем-то поговорила по телефону (слов не разобрать) и снова затихла. Минут через двадцать Стемнин, перепачканный белесой пылью, постучал (на двери остались белесые следы от косточек пальцев) и зашел в большую комнату.

Вика сидела на кровати в одних трусиках (самых дорогих и красивых в ее коллекции) и яростно натирала пятку дезодорантом. На простыне лежал нераспечатанный конверт с колготками, плиссированная юбка и сиреневый свитер.

— Ты идешь? — невпопад спросил Стемнин.

— Иду. То есть, извини, не иду, конечно. В смысле иду, но не туда. Слушай, Илья, я должна с этим покончить. Так нельзя. Все эти звонки, припадки. Сейчас поеду к нему, разберусь и… и все.

— Зачем? Вика, ну зачем?

— Так продолжаться не может. Я сама заболею. Все! Отрезали — и забыли.

Он порывался спросить, не забыла ли она про бюстгальтер, но не смог.

— Когда тебя ждать? — задав этот вопрос, Стемнин почувствовал себя униженным.

— Я туда и обратно. Час, два, не больше.

Она пребывала в сильнейшем возбуждении и, кажется, не вполне понимала, что говорит.

Обмирая от страха, он следил, как она, приоткрыв рот, красит ресницы. Больше он не выговорил ни слова. Вика щебетала, обуваясь, надевая шубу, шапку, повязывая шарф, — нервно замазывала пустыми словами все паузы, каждая из которых была яма, полынья, геенна.

Через окно он следил, как шуба на тоненьких ножках бежит через двор (в какой-то момент каблук подвернулся, но не сломался, и шуба засеменила дальше).

После Викиного ухода в квартире словно потемнело. Обои в испорченной комнате намертво вцепились в стену. Стемнин больно пинал бетон, колол ножом под край полосы, бумага отпускала лоскуты слоями, но разлучаться со стеной не хотела. «Даже обои не любят расставаться», — крутилась в голове нелепая фраза.

Он знал, что Вика не вернется, но для ожидания это знание ничего не значило. Перегорая каждую минуту, мертвея, тупея, он ждал — звонка, эсэмэски, шагов за дверью. Терся щекой о ее полотенце, смотрел на тапки, пытался пробиться к запаху ее блузки, досадно не выделявшемуся в своей отстиранности. Скрипка! Если скрипка дома, она вернется. Он бросился искать футляр, но тут же вспомнил, что пару дней назад Вика оставила скрипку в клубе, где они выступали. Когда остатки изувеченных обоев застелили сланцевыми кучами пол, Стемнин позвонил Георгию Хронову.

— Час продержись, — сказал Хронов, — уже одеваюсь.

Колокольные пустоты. Время зияет пушечным жерлом. Он не хотел сжимать руками голову, сидеть на грязном полу, постанывать, не хотел дать горю хоть как-то себя выразить. Даже попытался вздохнуть (не получилось) и улыбнуться. Оказалось, для улыбки в лице нет нужных мышц и нервов. Раньше были, а теперь куда-то делись. Можно было подтянуть пальцами щеки, но сами губы разъезжаться отказывались — даже вкривь.