Василий Аксенов - Стальная птица

Мария и Агриппина завесили лифт чистыми и художественными холстами.

— Как же будем решать с лифтом? -спросил Николай Николаевич на общем собрании жильцов.

— Чего ж с лифтом? Куда ж теперь лифт, если в нем больной человек? Шут с ним, с лифтом! — ответили жильцы как один человек.

— Значит, постановили — лифт остановить! — резюмировал Николай Николаевич, и всегда строгие его глаза потеплели.

Так в доме № 14 по Фонарному переулку был остановлен лифт. На этом, пожалуй, можно закончить вторую главу.

Все меня знают, я — Фучинян, а кто не знает, те узнают, а кто не хочет узнать, пусть выйдут, а если не выйдут, тогда они меня узнают, а те, кто здесь — это мои друзья, это молодые мужчины и ребята первый сорт. Рюмки на уровень бровей! Пошли, ребята!

Ну, хорошо, если кому-нибудь интересно, могу рассказать вам про этого типа. Только, чур, не перебивать, а те, кто будет перебивать, пусть сразу выйдут, а то нарвутся на неприятности.

Короче, вот моя рука, проверьте сами, тот, кто хочет. Ну, как моя рука, в порядке? Бицепс, трицепс — все на месте? Левая такая же — вот! Короче, вот перед вами весь мой плечевой пояс. В общем, как видите, мужчина не из последних.

Как— то вечером сидели мы с ребятами во дворе и нормально забивали козла. Игра эта не нравится мне своей тупостью, но нравится ударом. Толик, он водителем был в Главрыбе, воблочки как раз в тот день подкалымил кило шесть, ну, сложились мы, послали пацанов за пивом. Притаранили пацаны два ящика пива, в общем, получается приятный тихий вечер. Сидим нормально, козла уже по боку, рубаем воблочку, запиваем пивом, делимся опытом Второй мировой войны.

Тут появляется эта ворона, Вениамин Попенков. Подсел, воблочку клюет, пивка кто-то ему налил, сидит помалкивает. Чистенький сидит, не то, что в 48-м году, благоухает одеколоном «В полет», галстук, штиблеты, будь здоров.

Я его с самого начала невзлюбил, этого крысеныша, был бы котом, слопал бы и дело с концом, но отношения своего активно не проявлял, потому что имею принцип — живи и дай жить другим, вон ребята скажут.

А тут что-то злость меня стала разбирать, как на него посмотрю. Ах ты, думаю, несчастненький, убогий, бездомный, все тебя питают, все жалеют, все чего-то подбрасывают, а ты между тем устраиваешься, грач проклятый. Тут только я подумал, что устроился этот убогий — дай Бог каждому. Допустим, квартиры у него нет, но зато весь вестибюль в полном распоряжении, понаставил там ширмочек, у жильцов только узкий проход от лестницы до двери, про лифт я уж не говорю. Следующий вопрос: бабу взял себе наш горемыка самую товаристую во всем переулке, наслаждается с ней за ширмами, да так, что всему дому на удивление. Теперь следующее: вот я водолаз, высокооплачиваемый работник, так я за свои две с половиной на дне Москва-реки, как краб, ворочаюсь, а он, подлюга, на поверхности в таком костюме ходит, что мне и не снился, и запахи у них в вестибюле такие гастрономические, какие в моем доме никогда не бывают. А так посмотришь, ходит обездоленная личность и на всех такими глазами смотрит, будто каждый ему что-то должен. Гипноз какой-то, иллюзионист Кио, Клео Дорогти.

Ну, в общем, злость меня взяла, и я делаю резкий поворот кругом на конфликт. В" это время Толик Проглотилин как раз рассказывает про операцию в Цемесской бухте, а Попенков все ему поддакивает, все кивает своим клювом. Тут я перебиваю Толика и говорю:

— А что же вы, Попенков, военным опытом не поделитесь? Небось в Ташкенте оборону держали? Небось по урюку удары наносили?

Улыбается, подлюга, улыбается тайным, скрытым, невероятным образом.

— Ах, Миша, — говорит он мне, — вы о моей войне ничего не знаете. Ваша война уж кончилась, а моя нет. Моя война пострашнее вашей будет.

Тут все замолчали, поняли, что начинается конфликт, все знают, что не люблю я, когда задевают мое боевое прошлое.

— С кем же ты воюешь, воробей, щипач подножный? — говорю я на повышенных тонах. — С бабами? На большее-то у тебя силенок не хватит, чижик!

А он все усмехается, усмехается и вдруг как уставится на меня своими зенками, так на меня прямо жаром дохнуло, как из Пароходной топки.

— Во-первых, Миша, — я не воробей и не чижик, а, во-вторых, Не каждый знает свою настоящую силу. Я, может быть, посильнее вас буду, а, Миша?

Так. Вот таким образом. Вот так, значит.

Тогда я поднимаю свою правую руку, вот эту самую руку, которую вы видите перед собой, и ставлю ее локтем на стол.