Андрей Цаплиенко - Экватор. Черный цвет & Белый цвет

Ворота дома скрипнули и приоткрылись. В образовавшуюся щель пролезла черная рука с пистолетом. Я присел в ожидании выстрела. Но выстрела не последовало. Вместо него раздался голос Крейзибулла:

— Маста Эндрю, возьмите. Здесь неспокойно.

Я взял пистолет, ворчливо заметив, что, мол, лучше бы «генерал» принес что-нибудь от комаров. Москиты в Африке кусают чаще, чем обкуренные боевики попадают в цель, поэтому здесь значительно выше вероятность подхватить малярию, чем шальную пулю. Рука исчезла. Мне показалось, на безымянном пальце блеснуло золото. Странно. Я не замечал, что Крейзибулл носит украшения. Может быть, и впрямь показалось? Дверь закрылась.

Я разглядывал пистолет. Это был китайский ТТ, простой работяга войны. Одноразовая штамповка, рассчитанная на скоротечный бой во время корейской или, может быть, вьетнамской войны, но вынужденная служить и дальше своим хозяевам. Теперь уже здесь, в Африке. Пластиковая рукоятка отполирована сотней человеческих ладоней. Магазин чуть болтается. Я нажал на фиксатор и выбросил его на ладонь. Патроны калибра 7,62 мм были в загустевшей смазке. Я потянул на себя затвор, чтобы заглянуть, нет ли в стволе еще одного патрона. Механизм, придуманный Джоном Браунингом и доведенный до совершенства Федором Токаревым, с трудом пришел в движение. Оружием давно не пользовались. Я засомневался даже, сможет ли этот пистолет сделать хоть один выстрел, в случае чего. За моей спиной скрипнула половица. Это Журавлев выходил из дома. Я отпустил затвор и, как только он встал на место, нажал на курок. Металл сухо щелкнул. Патронник был пуст.

— Ты что? — занервничал журналист.

— Собираюсь разгонять комаров, — говорю. — Крейзибулл принес.

— А-а-а, — успокоился Сергей. — А я тут кое-что нашел.

И он дал мне помятую фотографию. На ней молодой чернокожий офицер в парадной форме обнимал девушку в белом платье до пят. Они стояли на пороге церкви, и рядом с ними угадывалась небольшая толпа веселых людей. Офицер с вожделением глядел на девушку, а она, чуть отвернув от него голову, глядела прямо в объектив. На лице у нее блуждала грустная улыбка. Она походила на пойманное животное. А офицер, соответственно, на охотника, поймавшего, наконец, свою дичь. Края фотографии загнулись. На липком глянце отпечатался пыльный след от армейского башмака.

— Совсем, как у нас, правда? — улыбнулся Журавлев, рассматривая фотографию. — Интересно, где сейчас эти люди?

— В лучшем случае, сбежали, — произнес я.

— А в худшем?

Я поглядел на него с сочувствием. Неужели он такой идиот? Не похоже. Значит, он шутит и у него это плохо сегодня выходит. Я отдал ему фотографию. Грустно смотреть на белое платье невесты, по которому потоптались чужие башмаки.

— Так что же там с металлоломом, Андрей Иваныч? — переключился Сергей на другую тему, бросив фото рядом с плетеной раскладушкой.

— Ну, слушай. — говорю ему. — Есть два варианта рассказа. Один будет долгий и бессмысленный. Если ты будешь перебивать меня вопросами. А другой короткий и полезный. Если будешь молчать. Какой ты выбираешь?

Сергей надул щеки и молча развел руками. В знак того, что ему ближе второй вариант рассказа.

Я был краток.

— Они уверены, что победят, у них в этом просто нет сомнений. Они уже начали осаду Монровии и замкнули кольцо. Через месяц они начнут штурм города. Положат сотни пацанов, но город возьмут. Устроят ночь длинных ножей для всех людей Тайлера, а потом призовут мировое сообщество разгребать их дерьмо. Но мировое сообщество согласится их признать только в том случае, если рэбелы объявят о разоружении своих банд. Не просто объявят, а начнут разоружаться. Публично покаются и уничтожат свои арсеналы. Сожгут, расплавят или пустят под каток.

Я рассказывал об этом Журавлеву и отчетливо представлял себе, как это будет. Центральная площадь Монровии, а еще лучше, огромный стадион, мимо которого вдоль побережья к югу идет главная дорога Либерии. Играет музыка, повсюду полощутся либерийские флаги и мелькают голубые кепки миротворцев с кокардами Объединенных Наций. Нестройные ряды бывших повстанцев движутся вдоль трибун, сваливая на поле все то оружие, с которым они пришли на это действо под аплодисменты зрителей. И всякий раз, когда очередной боевик бросает свой пулемет или гранатомет в центр поля, аплодисменты становятся сильнее. Прощай, оружие!

Какой-нибудь серьезный офицер из иностранцев, швед, а, может быть, пакистанец, делает записи в своем журнале и время от времени просит в нем расписаться и некоторых рэбелов, неизвестно по какому принципу отобранных из толпы. Ну, а потом самое главное. На футбольное поле выезжает тяжелый каток и переминает под собой всю эту коллекцию вороненого металла.