Иван Дроздов - Шальные миллионы

Анюте было неловко, но спускалась по лестнице счастливая. Говорила:

— Хорошо бы так всегда: мужчины стоят у плиты, а женщины дрыхнут до обеда.

— Знаем, знаем, как ты дрыхнешь, — корил ее дед. — Спозаранку встала. Я ведь был на дворе, когда ты поднялась. Молодая, тебе бы спать без задних ног, а ты ровно дед столетний, сон гонишь. Поди, рассказы все пишешь. В прошлую зиму сколько тут написала. Ты хоть бы читала нам.

— Я, дедушка, мною рассказов решила написать, да вот удастся ли соорудить хоть один стоящий?

— Не скромничай слишком-то, — продолжал дед, — книжку твою прочитал: у тебя все рассказы интересные и, пожалуй, получше будут, чем у Чехова, — у того все стонут и плачут, будто в лесу заблудились. Сам, бедолага, хворый был, так и люди у него мешком прибитые. У тебя же люди крепкие, умные, и каждый при деле. Одним словом, — дончаки! Умница ты у нас. И как только в головушке твоей такой красивой столько таланта поместилось!

Анюта не носила модных коротких юбок, и куртки со множеством молний и карманов у нее не было. Одета просто: кофта белая с маленьким кружевным воротничком и юбка расклешенная книзу колоколом, на плечах — ею же связанная дымчатая накидка без рукавов. Копна шелковистых волос небрежно кинута на затылок. Все в ней было по-домашнему и дышало свежим ароматом молодости, нерастраченной силы и могучей женской природы. Впрочем, лицо выдавало нежность и хрупкость девичьей натуры, оно было младенчески свежим, а глаза светились наивной верой. Она была спокойна, как бывают спокойны дети, казалось, что тревоги жизни ее не коснулись. И красота ее была природной, таинственно притягательной. Костя поймал себя на мысли, что смотреть на нее было ему не просто, он вдруг понял, — и ему стало страшно от этого, — что Анюта будет принадлежать не ему, — теперь уж не было сомнений, что любит ее, и так, как не любил ни одну женщину, — возможно, просто не знал, что же такое — любовь…

Вчера вечером звонила Амалия, спрашивала о квартире, даче, — он сказал, что в порядке, а сам еще и не бывал там. И не думал, как быть Амалии, — лететь ли в Питер или отдыхать там, соврал: «Живи там, это необходимо, — я прилечу к тебе, и мы все решим».

Почему это необходимо, когда он прилетит — этого и сам не знал, а только хотел, чтобы Амалия жила у отца и не путалась у него под ногами. «А еще недавно стремился к ней, мечтал… О, Боже! Слаб человек и не ведает, куда пойдет завтра, что будет делать…»

За завтраком он почти ничего не говорил, а ел мало и рассеянно, — боялся лишний раз поднять глаза и посмотреть на Анну. Хотелось бы глядеть на нее и глядеть, а — не может. Красота, как и солнце, — ослепляет.

Зазвонил телефон. Говорил Старрок:

— Костя, приезжай. Есть дело, которое могу доверить только тебе. Скорее. На машину и — ко мне.

В голосе слышались нотки благодарности, почти нежность. «Доволен, — подумал Костя. — Пересчитал все, доволен». Поднялся, сказал:

— Вызывают на службу.

И — к дяде:

— Поживу у вас. А? Не возражаете?

— Костя! Что это такое ты говоришь? Ты же знаешь: люблю тебя как сына и всегда рад тебе. Да и Аннушка, я думаю…

Тронул девушку за плечо.

— А-а?..

Анна смотрела на Костю.

— Нам без вас будет скучно. Приезжайте скорее, а если задержитесь — звоните.

И глаза ее выражали: «Да, нам без вас скучно. Слышите?..»

С радостным, волнующим сознанием, что он нужен, приятен Анне, подходил к машине.

Костя подъехал к милиции на «мерседесе», и, кажется, никто этому факту не придал значения. Поставил машину под окнами своего кабинета.

Генерал принял Костю радушно: вышел навстречу, тряс руку.

— Майор… Через месяц ты — подполковник. Звонил министру, — подпишет.

Говорил тихо, не хотел, чтобы их слышали.

Прошел на свое место, посадил Костю рядом. Долго подступался к разговору, что-то мешало. Вышел за дверь, вернулся.

— Сядем в твою машину, поедем.

Костя не спрашивал, куда они поедут и зачем. По дороге понял: генерал хотел уединиться.

В пустынном переулке остановил машину.

— Ты, Костя, запоминай и мотай на ус все, что я тебе скажу. Нам с тобой предстоит операция, равной которой, видимо, не знает криминальная история всех времен. Над нею с месяц работала московская милиция, но я их отшил, пообещал разгрызть орешек своими силами. И выбрал на главную роль тебя. А теперь слушай.

В одном питерском музее, — наиглавнейшем, конечно, — пятьдесят пять лет сидит страшный зверь: Регина Бондарь, главный консультант и оценщик реликвий. Кабинет ее — гигантский стальной сейф со множеством отделений, с секретными замками и запорами. У нее каталоги редких старинных изделий, приборы для определения проб золота, чистоты бриллиантов, камней, характера и стиля отделки. Она действительно большой мастер, но к нам поступил сигнал: за полстолетие с лишним у нее в сейфах осело множество реликвий — особо ценных ювелирных изделий. Она — как скупой рыцарь из пушкинской драмы, упырь, засосавший в свои кладовые украшения царских особ, княжеских, графских жен и дочерей, сокровища промышленных магнатов. И ценности эти не учтены, бесхозны, — они в любое время все разом могут уплыть за границу.