Иван Дроздов: Шальные миллионы

Поставила чайник. Достала пирожные, варенье, несколько запеченных в тесте яблок с сахаром. Понесла в гостиную, поставила на стол.

— Будем пить чай.

И снова ушла на кухню, теперь уже с твердым намерением устроить чаепитие. Взяла чашки, розетки из самого красивого немецкого сервиза — темно-синего с золотом, и сахарницу, и позолоченные ложки. Хотела взять серебряные, но взяла позолоченные, расписанные кубачинскими мастерами. Все положила на старинный серебряный поднос.

Тариэл, увидев такое великолепие, распахнул глаза и рот приоткрыл от изумления. Но тут же пришел в себя. Сделал вид, что и это ему не в диковинку.

Чай он пил не торопясь и ел немного, аккуратно, во всем проявляя хороший тон и воспитание, даже в некотором смысле аристократизм. Говорил размеренно, не хвастаясь и даже будто бы забывая о своей персоне. Неназойливо выпытывал подробности быта хозяйки.

— У вас большая квартира, — три комнаты, да?

— Четыре, — уточнила она с явным удовольствием.

— Четыре? О!.. У меня в Тбилиси собственный дом, и в нем много комнат, но и людей в них живет много: отец, мать, мои сестры, братья. И дедушка живет, и бабушка. У вас есть дедушка?

— Нет, у меня есть мама, но она живет на Украине.

Хотела сказать: «Я одна живу», но удержалась. Поймала себя на мысли, что ей хочется сказать о своем вдовстве, о том, что муж ее умер недавно, что был он известным ученым, директором института и имел звание Героя Социалистического Труда. Квартиру она выкупила, теперь-то уж ее никто не тронет. И о даче ей тоже хотелось сказать, — дача большая, в Солнечном, на берегу залива. Там есть теплый кирпичный гараж, сауна сделана по первому разряду, как делали секретарю обкома, начальнику КГБ и другим высоким людям.

Амалия думала об этом, но не говорила, однако сознание, что все это у нее есть, что она всему хозяйка, — единоличная, единоуправная, — наполняло ее сердце теплой, радостной истомой.

Он же с каждым вопросом узнавал о ней все больше и, попивая чай и к ее удовольствию похваливая его, все нетерпеливее оглядывал стол. И вдруг приподнялся:

— У меня есть вино, дар солнечной Грузии.

Метнулся к стоявшему у двери «дипломату», вынул из него две бутылки — одну с коньяком, другую с вином в красивой золотистой упаковке.

Амалия достала из шкафа две рюмки.

Тариэл, не спрашивая, налил себе коньяк, а хозяйке вино. И предложил:

— Выпьем за встречу!

Амалия выпила. И тут же снова встревожилась: «Пью вино с кавказцем, на ночь глядя. С ума сошла!»

Теперь она хотела бы узнать о госте, кто он, откуда, кем работает, зачем приехал в Питер. Подбирала слова, как бы легче, деликатнее подойти к этим вопросам.

Но голова плохо работала. В ушах стоял шум, по телу разлилась приятная, расслабляющая волна. «Пьянею с первой рюмки! — испугалась она. — Но сейчас пройдет. Это всегда так: первая рюмка ударяет в голову, а затем вино идет легко, и даже коньяк пила, — и рюмку, и вторую, и третью, — и ничего! Я себя знаю».

Тариэл, сверкая черными глазами, налил по второй рюмке, — и снова себе коньяк, а ей вина. «Молодец, — подумала Амалия, — не хочет меня спаивать». И смело выпила. Съела конфетку, пирожное, — ждала просветления головы, но вторая рюмка ее вконец расслабила. И хотя голова перестала кружиться, будто бы даже немного прояснилась, но руки и ноги сделались ватными. И все-таки было легко, весело, хотелось говорить и говорить.

— А вы к нам надолго? Если не секрет, — по каким делам?

— Я — научный работник. Приехал в университет, к профессору, моему руководителю.

Говорил спокойно, ровно, только вот глаза его, черные, круглые, как у ночной птицы, выжидающе и нехорошо блестели. «Научный сотрудник, — подумала она. — Это хорошо, очень хорошо. Человек моего круга». И зачем-то решила: «С таким не стыдно и появиться на людях, хотя он и грузин».

Чувствовала во всем теле необычайную легкость, — такой никогда не было. «Вот вино… Будто бы возносишься на небо. Паришь в облаках». Не было страха, тревоги, была невесомость и радость, — такая, как в детстве, какую давно она не испытывала.

— Хорошее вино, но… странное, — сказала заплетающимся языком и засмеялась. «Не надо бы мне смеяться», — мелькала мысль, но и мысли были невесомы, в голове не задерживались. «В конце концов я не девочка, могу распоряжаться собой, — думала она. — Да, конечно! — убеждала она кого-то, кто пытался ей возразить, призвать к осторожности. — Я хозяйка, я взрослая, и все вы убирайтесь вон!»

Тариэла видела как в тумане, — он словно разгоряченный конь посверкивал глазами и будто бы подавался к ней всем телом.