Иван Дроздов - Суд идет

— Вы, верно, не любите своих депутатов. А между прочим, они наши избранники. Мы за них голосовали.

Могучий в плечах наклонил к ней тяжелую голову, разглядывал. Зло проговорил:

— А разве я похож на идиота?

— При чём тут идиот?

— А при том, что одни идиоты за них голосовали.

На этот раз Драгана с Павлом прибавили шаг, чтобы оторваться от человека, который становился опасным.

Драгана не унималась, продолжала задавать вопросы, — на этот раз заговорила с пожилой и со вкусом одетой женщиной:

— Вы нам не скажете, что там в скупщине произошло?

— А произошло то, что и должно было произойти: провалилась в тар-та-ра-ры ваша скупщина. Сгинула!

— А почему она моя, эта скупщина?

— А чья же? Кто-то её выбирал нам, эту власть. Я за неё не голосовала, а вот вы, наверное…

Драгана и от этой собеседницы поспешила удалиться. Но женщина не отставала. Продолжала:

— Не нашенская, что ли? Вид какой-то важный, и акцент русский. Вы бы там, в Москве, со своей думой разобрались. От вас теперь вся мерзость ползёт. Америка и вы. Власть-то у вас под Бушем ходит. И если эта… обезьянка африканская к вам припожалует, вы и перед ней хвостом виляете. Тьфу ты, прости Господи! Русь святая, Богом любимая, а какой позор на свою землю пустила. Прежде то, при Советской власти, жили мы у вас, как у Христа за пазухой, а теперь при вашем предательстве и Югославию бедную в клочья растерзали, и бомбы на нас бросали, и президента нашего Милошевича в тюрьму посадили. Ах, русские! Власть-то у вас, пожалуй, гаже нашей будет! Теперь вот, говорят, вы и тайгу свою знаменитую китайцам продали.

Нехорошо и совестно стало Драгане за Россию, она чуть не расплакалась от обиды, но возражать разгневанной женщине не посмела. Правду говорила эта женщина, — она, Драгана, хоть и не знала уж так хорошо власть российскую, но все русские, приезжавшие к ней на остров, то же самое говорили.

Не заметила, как их нагнал тот самый мужчина — в очках и как боксёр могучий. Поравнявшись с Павлом, ворчал:

— Идиоты безмозглые!.. Руки бы у вас отсохли!

— Это вы о ком? — спросил Павел.

— О ком! О сербах, конечно! Они такую думу выбрали. Одни яшки да абрашки. Вот их Господь и покарал. Надо же: на крышу зачем-то полезли, да оттуда и попадали.

И снова гоготнул. И головой замотал, будто комаров отгонял. Драгана и на этот раз встряла в разговор:

— Странный вы! Никто там не падал, а портрет спикера перед входом повесили. Да непростой портрет, а безобразный. Мне женщина рассказала.

— А если вы знаете, так чего же тогда меня спрашивали? Портрет повесили! Зачем же тогда народ туда бежит? На болвана посмотреть мокрогубого. И вы вот… как я погляжу.

Но тут народ остановился, затор случился. Очкастый и могучий Драгану и её друга Павла разглядывал с интересом и каким-то снисходительным высокомерием. Густым баритоном или басом проговорил:

— Прошу извинения. Я, видите ли, подшутить над вами захотел. Разыграл малость.

Он назвал своё имя:

— Может, слышали? Я артист из погорелого театра. Меня тут всякая собака знает. Но ничего, это так, кстати, а вообще-то я рад, что там, в скупщине, депутаты передрались и спикера с балкона выбросили.

— Да никто там никого не выбрасывал! — возмутился Павел. Схватил Драгану за руку и потащил прочь от артиста подальше. Драгана заметила:

— А мне нравится, что такое говорят. Это и есть та самая температура кипения, которая необходима для взрыва. Мы как бы включили народную молву, развязали язык людям, и они понесли по кочкам ненавистную власть. Тут и заключена тайна информационной войны: опозорить надо, осмеять. Они нас фашистами называют, а мы их фотоном глушить будем. Но поспешим к думе. Ты посмотри, как много идёт туда людей. Наверное, по телевизору сообщили. Или как-нибудь иначе прошла информация. А, может, так действует сарафанное радио?

Подошли к зданию, стоявшему напротив скупщины. Поверх голов сквозь реденький утренний туман, то скрываясь от взора, то проясняясь, рисовался на мраморном фронтоне огромный портрет спикера. Раньше только два Иосифа — Сталин да Тито — так ярко и в таких размерах изображались на рекламных щитах югославской столицы. Художник, как нарочно, выделил на портрете спикера самые характерные его черты: чрезмерную полноту, округлость и мясистость его физиономии и чем-то удивлённые или испуганные глаза; они таращились на людей, пугая белыми окружьями, а зубастый приоткрытый в левом углу рот грозился схватить кого-либо и порвать на части. Было что-то зловещее и страшное в этом обозлённом на весь свет человеке.