Виктория Платова - Stalingrad, станция метро

TO TOKIO — 3130 — M1

TO FRSCO [13] Сан-Франциско — what the Hell do you care? You re not going there!!! [14] Какого черта тебя это волнует? Ты туда не идешь (англ.)

Наверное, это одно и то же расстояние.

Нет, он ее не ловил, она попалась сама. На удочку с поплавком в 5,5 процента. Вечно она подозревает во всем плохое. И Илья знает, что она подозревает, потому что сам такой. Потому что в них гораздо больше общих черт, чем может показаться на первый взгляд.

— Значит, я не должна бояться задавать тебе вопросы? Любые вопросы?

— Ты забавная.

— Еще бы! Югославский наив. Помнишь, ты сказал так когда-то… Что такое «югославский наив»? Это то, что я думаю, или нет?

— Я же не знаю, что именно ты думаешь…

— Думаю, что ты имел в виду деревенщину с красными щеками, которые видны со спины. Деревенщина двух слов связать не может и говорит «зв о нит» вместо «звон и т». И напрягает всех своей тупостью. Что, права я?

— Ну-у… В какой-то мере. И много чего другого. Например, это те, кто считают, что Кенни Джи — лучший саксофонист в мире.

Что это еще за Кенни Джи такой?

— А он не лучший?

— Уфф, — вздыхает Илья. — Югославский наив и есть.

— Но ты же меня совсем не знаешь… Или ты не только про меня это говорил, да? — неожиданно осеняет Елизавету, недаром Илья сказал: «это те, кто». — И про других тоже?

— Случалось и про других.

Перед глазами Елизаветы маршируют целые шеренги югославских наивов, совсем как в старой кинохронике, где всегда можно отыскать Гитлера и Сталина, вознесшихся над толпой. Илья не похож ни на того, ни на другого, но, видимо, и он когда-то был не прочь вознестись.

— Ты был злой, да? Как я сегодня?

— Нет. Хуже.

Елизавета в недоумении. Что может быть хуже недавней чудовищной сцены у окна?

— У тебя были причины, которые можно понять. Хуже, когда никаких причин нет… До скольки ты досчитала, когда закрыла глаза?

— До скольки? Это важно?

— Просто любопытно.

— По-моему, до сорока двух…

— Прогресс налицо. Раньше я добирался от окна к креслу за двадцать девять секунд. А еще раньше — за двенадцать. А совсем-совсем раньше мне хватало и четырех.

— Это ничего не значит, — методичный подсчет секунд расстраивает Елизавету. — Во-первых, я считала пo-немецки. От этого получилось длиннее, у меня ведь большие проблемы с немецким. И вообще… Я все делаю медленно. Я тормоз. Все мои друзья так говорят…

Зачем она сказала о друзьях? Зачем вообще упомянула это слово? Наверняка Илье неприятно это слышать, он сразу вспомнит о своих, так плохо с ним поступивших, — любой бы вспомнил. Ну что она за тупица, слон в посудной лавке, да и только!

— Вообще-то у меня мало друзей. Можно сказать, что и нет совсем. Ну их к лешему… Чего в них хорошего?

Слон в посудной лавке уже расколотил кофейный сервиз Ленинградского фарфорового завода и принялся за супердорогие тарелки «Villeroy & Boch». Чтоб ему гореть, этому слону!

Илья молчит. Елизавета молчит тоже.

Каково расстояние между креслом и окном? Метра два или два с половиной. Слишком далеко, чтобы стать хорошими приятелями; TO TOKIO — 3130 — M1— так будет вернее.

Елизавета по-прежнему сидит на подоконнике.

И ощущает известные неудобства.

Она никогда не разговаривала с людьми, которые симпатичны ей, из такой дали. Всеми правдами и неправдами она старалась приблизиться, занять место в первом ряду. А места в первом ряду, как известно, предназначены для особ, имеющих непосредственное отношение к тем, кто играет спектакль. Это могут быть т-сс-с! друзья, могут быть — родные, знакомые, возлюбленные — потенциальные и самые настоящие (бывших возлюбленных на свои спектакли не приглашают). Елизавета перебывала во всех категориях, за исключением возлюбленной. Смешно представить, что она смогла бы обсуждать вселенские проблемы или просто трепаться с расстояния в несколько метров. Ау, Пирог! Ау, Шалимар! Праматерь Всего Сущего, ты меня слышишь?!. Они, конечно, слышат, но общение глаза в глаза все же предпочтительнее. Тогда и мизансцена выглядит законченной, не то что сейчас, — когда Илья снова врос в свое кресло, а она — уткнулась спиной в небо и крыши.

Надо бы перебраться куда-нибудь поближе, и тогда они будут смотреться не отдельными частями композиции, а составят единую, что-то типа Рабочего и Колхозницы. Или Едоков Картофеля. [15] Картина В. Ван Гога. Или Девочки на Шаре, где девочкой однозначно выступит худыш Илья, а толстомясой Елизавете придется выбирать между шаром и борцом.