Виктория Платова - Stalingrad, станция метро

— Потому что не везло пятнадцать лет, — парировал Карлуша. — Это же голая математика!.. Я так просто уверен, что все сложится.

Вряд ли тут задействовано такое простое действие, как сложение. Скорее, речь идет о чем-то более сложном, интеграле, например. Или вообще — о неподъемной теории вероятностей. Надо бы проконсультироваться у Ландау.

— На худой конец, можно продать аккордеон!..

Елизавета задрожала. Аккордеон, обожаемый Карлушей «WELTMEISTER», под звуки которого она выросла, — это уже серьезно. Это переводит глупейшие Карлушины прожекты в разряд такой же глупой непоправимости. И опасной к тому же.

— Ну… Я не знаю. Пятнадцать тысяч все-таки большая сумма. Даже если мы ее соберем…

— Мы соберем, вот увидишь!

— Даже если случится такое счастье… Как можно отдавать бешеные деньги неизвестно кому?

— Почему неизвестно? Это уважаемый в Германии адвокат с обширной практикой. Рекомендации у него самые лестные, поверь.

— Ты их видел? Разговаривал с его осчастливленными клиентами?

— Нет… Но его брат, Лева Грудман… Он все мне рассказал. А Лева — не последний человек в Городской коллегии.

Лева Грудман, ага. Елизавета видела его однажды — старый лис с похабной физиономией вора-карманника, из тех, что режут сумочки в метро. Масляные, жидкие глаза; рот, похожий на только что отвалившуюся от тела пиявку. Леве Грудману Елизавета не доверила бы постеречь даже пакет с гречкой, а тут — целых пятнадцать тысяч! Наверняка у такого прохиндея и брат прохиндей. И существует ли он вообще — чертов брат? Но как сказать об этом Карлуше, единственная мечта которого, — Германия, величайшая из всех стран.

— Сумма немаленькая, Карлуша, — повторила Елизавета, вздохнув.

— Немаленькая, да. Но и цель у нас великая.

— Может, попытаемся достичь ее не таким разорительным способом?

— Например?

— Ну-у… Давай уедем в Германию по туристическим визам…

— И?…

— И останемся там. Многие так делают, — Елизавета сморозила откровенную дичь. Но эта ее дичь была все же несопоставима по масштабам с левогрудмановской дичью Карлуши.

— Предлагаешь мне стать нелегалом хуже турка, хуже араба?

— Почему же хуже?..

— Нет, нет и нет! Просачиваться на свою любимую родину с черного хода я не собираюсь. Мне претит любая нелегальщина! Я войду в Германию с центрального. Заруби себе это на носу, блюмхен!

Зарубила и уже давно. Примерно столько лет назад, сколько Карлуша играет в бесплодные лотереи. В Карлушиных фантазиях Deutschen Republik встречает его цветами (георгинами, гладиолусами и белыми лилиями); карнавальными шествиями, народными гуляньями, реконструкцией рыцарских турниров. Иначе и быть не может: в фатерлянд вернулся один из самых преданных ее сыновей, так долго страдавший на чужбине.

Благоразумнее будет не обострять ситуацию, решила про себя Елизавета, не вступать с Карлушей в конфликты, спустить все на тормозах. Пятнадцать тысяч ему не собрать, разве что продать квартиру, лишив таким образом семейство Гейнзе крыши над головой. На этот кардинальный шаг Карлуша не отважится даже ради Германии. А остальное, включая филателистические потери, можно пережить. Единственное, что переживается с трудом, — полное отсутствие родственников-Круппов и родственников — членов королевских семей. Раньше Елизавета питала хоть какие-то, пусть и слабые надежды на то, что они существуют. И помогут своей разнесчастной российской ветке в трудную минуту.

А никого и не оказалось.

— Ты рассуждай здраво, блюмхен…

— Именно это я и пытаюсь делать.

— Пятнадцать тысяч — не слишком большая плата за возможность вернуться в цивилизованный мир. Возьмем, к примеру, твою работу… Скажи, ты видела здесь хоть одного одинокого старика, хоть одного инвалида, который был бы… Я не говорю, что счастлив, просто — доволен своей жизнью?

— Нет, — честно призналась Елизавета.

— Вот видишь! Все едва сводят концы с концами. А в Германии такое невозможно в принципе, там никого не бросают. Стариков не бросают! Окружают всяческой заботой. Такие мы, немцы!

Не только вы, немцы, еще и многие другие. А у нас зато есть Праматерь, и я помогаю по мере сил, хотела сказать Елизавета, но — как всегда из высших соображений — промолчала.

После того, как она малодушно согласилась со всеми Карлушиными выкладками, тот заметно повеселел, подхватил еще не проданный «WELTMEISTER» и мастерски исполнил кусок увертюры к вагнеровским «Майстерзингерам».