Виктория Платова - Stalingrad, станция метро

— До судна дело еще не дошло, тут ты врешь, Акэбоно.

Праматерь уж слишком переусердствовала с хватанием за грудки. Цветущий приморский «Сан-Диего» свалился с Ильи, обнажив макушку, покрытую короткими волосами неопределенного цвета. Самым ужасным оказался вид проплешин — их было сразу несколько, четыре или пять, небольших, правильной формы. Проплешины добили Елизавету окончательно и в ее груди глухо заворочалось сердце. То самое, которое она неосмотрительно оставила при себе, а не выбросила по мудрому совету Праматери в ближайший водоем.

Ничего удивительного.

Дурацкое сердце периодически давало знать о своем наличии все эти дни походов по старикам. Оно научилось сжиматься, биться часто-часто, останавливаться на несколько секунд и просто тянуть. Теперь к самопроизвольным и малоприятным движениям внутри Елизаветиного организма добавилось механическое воздействие извне. Как будто ей сунули раскаленный штырь прямо под ребра. Должно быть, так выглядит острая жалость: убить не убьет, но покалечить может.

Чтобы обезопасить себя, есть лишь один способ — поскорее вмешаться и прекратить издевательства над Ильей. Елизавета вцепилась в край блузы Праматери и заскулила:

— Что ты делаешь?! Отпусти его, пожалуйста… Отпусти…

— Никто и не держит, — Наталья наконец-то оставила Илью в покое, завернула за кресло, подняла бейсболку и водрузила ее на место. — Это так… Брачные игры.

— Милые бранятся — только тешатся, — задушенным голосом добавил Илья.

— Пойдем, поможешь мне на кухне.

На кухне Ильи царила та же скудость обстановки, что и в комнате. Всего-то там и было, что старенький холодильник ЗИЛ (рычавший так, что сотрясались оконные стекла и пол ходил ходуном), железная раковина, плита и колченогий обеденный стол. В ближнем к окну углу лежало несколько упаковок одноразовой посуды. И всё. Ни тебе навесного шкафчика с сушкой, ни тебе полочки для специй, ни тебе мусорного ведра. Только картонный ящик из-под какой-то оргтехники — к слову сказать, совершенно пустой.

Какая помощь требуется абсолютно необжитой кухне, Елизавета так и не поняла.

Воздух в помещении был спертым, но когда она потянулась, чтобы открыть форточку, Наталья остановила ее:

— Ну его к черту, Элизабэтиха, не открывай. Не ровен час сквозняк — и свалится наш муд о фель с простудой или того хуже — с пневмонией. А пневмония при его диагнозе — смертный приговор. Только и останется, что в раю папиросы курить.

— В раю?

— А ты думала где? В раю, конечно. Потому как человек он неплохой, даром что паскуда. А какова… — Наталья понизила голос до шепота. — Какова наша с тобой задача?

— Какова?

— Проследить, чтобы до небес он добрался без осложнений, без ненужных переживаний. А что уж там дальше с ним случится — нас не касается.

Материалистка Елизавета не так часто задумывается, что ждет ее и всех остальных там, за прерванной линией жизни. В основном ей мерещатся подсмотренные по ящику средиземноморские пейзажи, где много солнца, моря и все пьют коктейли с толченым льдом и мятой и катаются на досках под парусом (кажется, они называются серфами). И еще — на катамаранах и водных велосипедах. Елизавета отдыхала на море лишь однажды, в глубоком детстве. Тогда они с Карлушей ездили на Украину, на полузаброшенную турбазу под городом Очаков. Единственное, что сохранилось в памяти от той поездки — не очень чистое море, не очень чистый песок, деревянные домики без всяких удобств и, затесавшийся среди них, огромный туалет на девять дырок. Заходить туда можно было только в противогазе и болотных сапогах. Но ни того, ни другого Елизавете не выдали, а еще ее укусила собака, несшая вахту при тамошней лодочной станции. А еще она подхватила лишай и долго мучилась поносом. Но на Средиземноморье (равно как и в раю) дела вряд ли обстоят так плачевно. Там все по-другому: прибрано, светло и исполнено радости. Единственное, что может основательно подпортить благолепную картину — выход на пляж Елизаветы Гейнзе. В сплошном купальнике (о раздельном при ее фигуре приходится только мечтать!), в парэо, обвязанном вокруг талии (жалкие ухищрения для маскировки нижней части туловища), в рубашке, наброшенной на плечи (жалкие ухищрения для маскировки верхней части туловища). Но выход на пляж — еще туда-сюда, главные мучения наступят позже, когда Елизавета решится окунуться в море. Для этого ей придется сбросить с себя рубашку и парэо и остаться в одном купальнике. И пройти несколько десятков шагов до полосы прибоя: почти что голой, отданной на растерзание насмешливым взглядам. Ничего райского в этом нет, сплошные адовы муки! Следовательно… то, что для других является круглосуточным и круглогодичным раем, — для нее самый настоящий ад.