Виктория Платова - Stalingrad, станция метро

Так и быть, Шалимар. Фора в десять минут тебе обеспечена.

После чего Елизавета с чистой душой отправится домой изучать Молескин.

Через восемь минут она выдвинулась к стойке, расплачиваться за капуччино и меланхолично сожранный в ожидании Шалимара-Годо яблочный штрудель. А когда вернулась, чтобы забрать сумку с арафаткой, увидела…

Что же такое она увидела, от чего кровь прилила к лицу и, наоборот, отхлынула от сердца, лишив его таким образом привычной среды обитания и заставив задыхаться и корчиться, широко разевая рот?

Инопланетного дельфина.

Да-да, это был инопланетный дельфин.

Не ряженый, как ТТ,а самый настоящий. Быть может, тот самый, о потере которого ТТтак скорбела в своих лучших, еще не снабженных кондиционером, песнях.

Быть может, тот самый, которого она увидела когда-то в океане и чей образ решила украсть, наивно полагая, что никто не заметит обмана, подмены.

Инопланетный дельфин был высоченного роста, никак не меньше метра девяносто. Он стоял к Елизавете спиной и, о боги, что это была за спина!..

Прямая, гордая, облаченная в неподражаемую джинсовую куртку бледно-голубого цвета. Из ворота куртки торчал черный капюшон, а волосы дельфина, наоборот, были белыми. Целая копна белых спутанных волос. На его плече висел рыжий кожаный рюкзак — в тон к таким же рыжим ботинкам.

Только крайняя необходимость заставила Елизавету приблизиться к дельфину, стоявшему как раз между ней и ее сумкой с арафаткой. Всего-то и надо было, что аккуратно, стараясь не слишком бросаться в глаза, обойти дельфина с тылу, взять лежащую на диванчике сумку и молча, и — по возможности — с достоинством удалиться.

Елизавета так и поступила. Но когда сумка наконец-то перекочевала к ней в руки, произошло непредвиденное.

— Простите, девушка, — сказал инопланетный дельфин. — Вы случайно не видели здесь черный блокнот?

Его голосу могли бы позавидовать исполнители ведущих басовых партий в опере; не смотри на него, не смотри, приказала себе Елизавета, иначе превратишься в пепел, в соляной столп. И следа от тебя не останется.

— Черный блокнот на резинке… Вам не попадался?

Только теперь до Елизаветы дошло, что он имеет в виду Молескин. Конечно же, если кто и мог забыть его здесь — так это он. Это ему (не смотри на него, не смотри!) принадлежат все places, dreams, adventures; ему же принадлежит станция метро «Сталинград», и другие — «La Chapelle», «Colonel Fabien», и далее, со всеми остановками.

Может быть — он и есть полковник Фабьен (если Елизавета, руководствуясь полузабытым школьным английским, перевела правильно). Вряд ли во французском «colonel» означает что-то другое, означает ефрейтора или рядового. Чем прославился полковник Фабьен?

Всем.

Сказать, что это она прибрала к рукам дельфиний Молескин, — невозможно. Сказать — все равно что прослыть в глазах беловолосого не просто толстой жабой, а толстой жабой-воровкой. Ну надо же! Она сто лет не думала о себе, как о толстой жабе, и вот пожалуйста!.. Вдруг он своим восхитительным басом попросит показать содержимое сумки? Она не сможет противиться (да и как противиться воле инопланетного дельфина?). И когда Молескин все-таки найдется… Ужас, стыд!.. Плюс никчемность всей последующей жизни, отравленной угрызениями совести. Вот и получается: сказать — невозможно, но не сказать — еще хуже. Потому что это будет величайшая низость на свете. Amsterdam, Barcelona, Berlin, Dublin, Lisboa, London, Madrid, Milano, Praha, Roma, Wienсражались за право обладания инопланетным дельфином, но победил Париж. И вот теперь победителя лишают заслуженной награды. По воле одной-единственной, непонятно откуда прискакавшей толстой жабы.

Так быть не должно.

— Черный блокнот? Я видела… Я взяла его… Хотела отнести на стойку, сказать… Сказать, что кто-то забыл… Очень хорошо, что вы вернулись. Вот, держите.

Не смотри на него, не смотри!

— Просто здорово! Я, честно говоря, не думал, что он найдется. Спасибо вам большое.

Голос дельфина покачивает Елизавету, как на волнах. Он — река и лодка одновременно. Но это настоящая река и настоящая лодка, не ряженые, не бутафорские. Пальцы у дельфина (они лежат на шероховатой коже блокнота) — длинные, твердые и очень красивые. Не то что Елизаветины — со стрижеными под корень ногтями. Надо побыстрее убрать их с Молескина, чтобы полнейшее их несоответствие, вопиющий диссонанс, не ранили еще глубже и без того деморализованное сердце.