Сергей Алексеев - Материк

Насторожился Севастьян, оглядел Самоху с ног до головы.

— Hy-ка, сказывай, что за нужда такая? На что тебе еще денег надобно?

— Я-бы, батюшко, деньгами-то от барина откупился и вольную получил. Всю бы семью свою выкупил и стал бы жить-поживать, что птица в небесах.

Покачал головой Севастьян, опустились плечи.

— Я, братец Самоха, вольный человек, а все равно на земле живу… А нужда-то у нас с тобой одинаковая.

И стал купец еще смурней и печальней. День прошел, второй — не ест, не пьет и уж с мельниц-то не уезжает: на одну поднимется, постоит, на другую. Самоха все механизмы отладил, крылья на ветру опробовал, первое бревно заложил в пильню, чтобы на плахи-то распустить да купца порадовать, а тому ничего не в радость, кажется, и свет белый не мил. Пора попа звать, чтобы меленки освятил, да гулянку собирать, Севастьян же ходит словно в воду опущенный, и лишь глаза нездорово посверкивают.

И большак-то самохинский приуныл: вдруг понял он, что дело к концу подошло, отец со дня на день домой уйдет, а он здесь навсегда останется. Уж и обещанное купцом сватовство не радует — чужая сторонушка душу ломит.

— Увези меня с собой, тятенька, — просит. — Не оставляй здесь одного в чужих людях.

— Как же я повезу тебя, коли за тебя деньги барину заплачены? — сокрушается Самоха. — Живи уж здесь, ставь меленки да живи…

Вбил Самоха последний клинышек, сунул топор за опояску, поклонился купцу:

— Ну, батюшко, заказ твой я сполнил, домой мне пора. Теперь ты свои посулы сполни да отпусти с богом.

Купца ровно бичом стеганули; вскочил он, заметался, засверкал глазами и неожиданно рухнул перед мастером на колена:

— Самоха! Братец мой! Все свои посулы исполню, серебра тебе дам, золота дам! Столько дам, что ты свою нужду справишь — от барина откупишься и вольную получишь. Только сделай мне крылья, чтобы я от земли оторвался! Чтобы я летать мог!

— Что ты, батюшко?! — ахнул Самоха. — Я ведь только меленкам крылья делать умею, а для людей-то нет! Видано ли, чтоб человек по воздуху летал?

— Не видано, братец, да невмоготу мне больше на земле-то сидеть, на птиц глядючи! — взмолился Севастьян. — Малая козявка летает, а человек ровно в землю врос! У твоих мельниц-то и то крылья есть!.. Сумеешь ты, Самоха, верю, что сумеешь! Ты за деньги волю получишь, а я — крылья! Вот и справим мы свою нужду!

Не смог устоять Самоха: будто наяву привиделось ему, что вольным он стал, что барину своему в ножки не кланяется, не просит милости его. Купец же руки мастера своими руками ловит, целует их, ко своей груди прижимает.

— Сделай, Самоха! Сделай!

— А! Где наша не пропадала! — рубанул мастер. — Попробую, авось и выйдут крылья!

Навез купец самого лучшего шелка, самого крепкого дерева раздобыл, и стал Самоха с сыном крылья купцу ладить. А для манера-то, для образа, поймал мастер нетопыря, растянул его на доске и по его подобию сшил крылья. День и ночь резали, кроили, натягивали да шили — Севастьян ни на шаг не отходил и весь другой народ прогнать велел, чтобы смущения не было. Когда крылья сделали, надел их Самоха на себя, примерил и вдруг почуял, что полетит. Забраться бы сейчас на мельницу-то, оттолкнуться и полететь! Но купец к себе их тянет — дай-ко, я! Я попытаю!

— Погоди, батюшко, — говорит Самоха. — Каждое дело с легкой руки начинать надобно. Пускай большачок мой попытает! У него не рука — птичье перышко!

— А и то правда! — согласился Севастьян. — Ну-ка, паренечек, надевай крылья! А как полетишь — вольным тебя сделаю! И ступай себе на все четыре стороны!

— Я с тятей домой пойду! — обрадовался большак. — В родную сторонушку! Там и земля теплей, и девки краше!

Взобрались они на мельницу, Самоха помог сыночку своему крылья надеть, попривязал их, попритянул, все складочки расправил.

— Ну, лети, большачок! Авось и правда вольным станешь!

Разбежался больщак, оттолкнулся от крыши-то да полетел!

Уж так хорошо полетел, ровно птица, воспарил! Распластанные крыла держит и ходит кругами над землей — и все выше, выше подымается! Глядь — уж и голову задирать надо, чтобы из виду его не выпустить. Самоха от радости плачет, а Севастьян смеется и готов уж без крыльев с меленки сигануть.

— Опускайся! — кричит большаку. — Довольно! Теперь я полетаю!

Большак же, слышно, тоже смеется и никак садиться не желает: один круг прокружит над головами — другой начинает.

— Вольно-то как, тятенька-а! — сверху кричит. — Земля-то какая большая!..

— А деревни-то нашей не видать ли? — спрашивает Самоха.