Томас Гунциг: 10000 литров чистого ужаса

Он помнил отцовский «рено-16». Помнил предотъездную суету, помнил, как радовалась мать встрече с той, кого все называли «тетя Мишлин», хотя никто толком не знал, кем она им приходилась, и помнил свою сестру, Лоранс.

Лоранс… Она была на два года старше его, но разговаривать не умела. И ходить не умела тоже. Родители пытались втолковать Патрису словами, доступными шестилетнему ребенку: «Твоя сестра больна», «в этом нет ее вины», «мы ее все равно любим», «она многое понимает»… Он не очень вникал в их объяснения. Да особо и не пытался. Сколько он себя помнил, сестра всегда была такой: молчала, не двигалась, всегда сидела в своей комнате, маме с папой приходилось купать ее вдвоем, менять памперсы два-три раза в день… и эти ее пустые, как у пластмассовой куклы, глаза… Если бы тогда кто-нибудь спросил Патриса, любит ли он сестру, он, наверно, ответил бы «да». Теперь, по прошествии времени, Патрис так не думал: он просто свыкся с нею и со всеми маленькими ритуалами, из которых состояла жизнь с сестрой-инвалидом. Он любил ее, как любят привычную вещь, или растение… в лучшем случае собаку или кошку.

Он любил ее, но какая-то темная частица в глубине его существа ее ненавидела. Ненавидела со всей силой ненависти, какую только способен испытывать четырехлетний ребенок, а сила эта колоссальна. Из-за нее он никуда не уезжал на каникулы, из-за нее жил в самой маленькой комнате, из-за нее родители редко с ним играли, из-за нее он не мог пригласить в гости друзей, разве что изредка и по одному… Часто Патрис во сне убивал сестру и просыпался со жгучим стыдом, точно совершил нечто ужасное.

Ему было стыдно, но это ничего не меняло. Наоборот, за этот стыд он ненавидел ее еще сильней.

Так что, когда заговорили о поездке в летний домик тети Мишлин, для него это стало настоящим праздником: впервые они куда-то собрались на каникулы. Отец погрузил инвалидное кресло Лоранс в багажник «рено», остальные вещи на крышу, и они отправились.

Патрис помнил дорогу, все было как в сказке, шоссе долго петляло по лесу, потом они свернули на проселок без названия, он шел под уклон, пробираясь между деревьями к озеру. Патрис помнил тетю Мишлин, ее длинные серые волосы, ее улыбку. Он помнил, что ему стало тогда любопытно, есть ли у нее дети и почему она живет совсем одна в глухом лесу, вдали от всего.

А лучше всего Патрис помнил озеро. Красивое озеро глубокого синего цвета. Большое, окруженное лесом, это озеро рождало в нем упоительное ощущение: казалось, оно существует только для него одного.

Патрис помнил, что сестру поместили на первом этаже, на старом раскладном диване, а им с родителями досталась большая комната наверху, рядом со спальней тети Мишлин. Он помнил, что погулять в первый день не удалось, потому что был уже поздний вечер. Пришлось сидеть в доме и смотреть, как мама и тетя Мишлин стряпают ужин. Отец тем временем выгрузил багаж из машины и перенес в дом — вещи Лоранс к ней на первый этаж, а их скарб наверх.

Патрис помнил, что уже в тот вечер разглядел дом на другом берегу озера и спросил тетю Мишлин, кто в нем живет. И он хорошо помнил, что вопрос пришлось повторить несколько раз, потому что тетя будто не слышала его. Наконец она все же ответила:

— Никого там нет, в этом доме. Жил раньше рыбак с семьей, да только они уехали, уж много лет как.

— А почему теперь там никто не живет? — спросил Патрис.

— Да кому нужен домишко у озера? Места здесь глухие, от всего далеко.

— А ты? Ты-то ведь живешь в доме у озера?

Тетя Мишлин вымученно улыбнулась и ответила не сразу.

— Я люблю это озеро.

Патрис помнил, как стемнело, — это была первая в его жизни ночь вдали от города. Впервые он видел за окнами такую непроглядную тьму — как будто стекла замазали тушью. И эта тьма сгущалась вокруг дома, на опушке леса и у берегов озера, там, куда не достигал свет лампочек.

Патрис помнил незнакомые звуки, к которым он прислушивался, пытаясь уснуть. Что-то скреблось в стены, шуршало, он не мог понять, что это.

— Ничего страшного, это ночная живность, грызуны всякие, насекомые, не бойся, — сказал ему отец.

Патрис помнил, что вскоре он услышал, как родители задышали ровно и глубоко, и помнил, как ему подумалось, что теперь, когда они уснули, он остался совсем, совсем один и что такое одиночество, наверно, мало чем отличается от смерти.

И еще ему подумалось, а смогла ли уснуть его сестра, одна внизу, у самого окна, выходившего прямо на черные деревья, но потом он решил, что все равно, раз она ничего не понимает, то и бояться ничего не может.