Изидор Окпевхо - Последний долг

Я выхожу и объявляю, что постель готова.

— Я могу спать здесь, — говорит он.

— Что? На голых досках, чтобы замерзнуть под утро? Нет, так не годится. Постель готова. Никогда не слыхала, чтобы кто-то лег на полу, когда ему предлагают место помягче и потеплей.

Он колеблется, по все же встает. Я провожаю его в комнату. Мы желаем друг другу спокойной ночи. Замка в двери нет, по он тщательно затворяет ее. Через несколько минут я слышу, как скрипит кровать под его большим телом.

Я моюсь с головы до ног, наскоро перекусываю и укладываюсь. Я заперла все двери и окна. Как обычно, я убавляю на ночь фитиль в керосиновой лампе, так что она едва освещает один столик возле кровати. Я догола раздеваюсь и ложусь, натягивая до грудей край простыни. Все тихо. Только стрекочут цикады, шуршат гекконы и ровно посапывает Огеново.

Я начинаю припоминать мучительную жизнь, которую мне приходилось вести с тех нор, как забрали моего мужа. Конечно, мне не повезло. Нескончаемое одиночество. Беззащитность. Томительное беспокойство. И ни малейшей отрады. И то, что мне приходится ползать на коленях — и много хуже — ради хлеба насущного. Позорное существование под боком у похотливого зверя, который мучительски пробуждает во мне желание и никогда не удовлетворяет мою страсть, которая готова захлестнуть меня с головой…

Мои мысли бредут дальше. Неужели Тодже хочет меня опозорить только для того, чтобы вдоволь натешиться моим несчастьем? Или у него нет настоящей мужской силы? Я слыхала, что некоторые мужчины теряют мужественность, не достигнув старости. Кажется, судьба поступает со мной чересчур жестоко, делая меня жертвой чужого бессилия и заставляя все время доходить до безумия страсти без надежды на удовлетворение. Если мне на роду написано стать подстилкой Тодже, я по крайней мере имею право на избавление от желания каждый раз, когда ему — пусть даже против моей воли — заблагорассудится, чтобы я предстала перед ним в этом качестве. У судьбы — я уверена — нет повода обращаться со мной с такой незаслуженной жестокостью, и — о позор мне! — я вдруг понимаю, что в глубине души я молюсь, чтобы бессилие Тодже было не вечно! Да-да, я вижу, что тайно желаю, чтобы в один прекрасный день ему достало силы угасить пламя, которое он неустанно разжигает во мне!

Нет, сон не приходит. А уже близка полночь. Голоса мелких ночных тварей слабеют, тишина почти полная. Дневной страх и волнение постепенно уступают дорогу преступному желанию, которое, кажется, прикончит меня. И в этот миг унижения вдруг я слышу скрип двери.

Я замираю. Мои глаза направлены в сторону шума, по телом я стараюсь не выдать напряженного внимания. Хотя я лежу на синие, глаза мои прикованы к двери. Медленно, плавно она открывается. Я жду. Вскоре показывается неясная тень Одибо. Осторожно, бесшумно он приближается. Он все ближе и ближе, я уже вижу, что он гол до пояса, что на нем одна набедренная повязка. Он совсем рядом со мной. Я вижу его всего. Культя вместо левой руки. Внушительная фигура. Широкие плечи, волны мускулов на правой руке. Узкая талия… Настоящий мужчина — его мужественности почти не умаляет злосчастная однорукость.

Он подходит к моим ногам и останавливается. Я прикрываю глаза, чтобы он не уловил моего взгляда. Я жду, что он будет делать. Он передвигается — медленно, медленно. Он подходит ко мне сбоку и останавливается. Я чувствую, как он меня разглядывает. Я совершенно голая. Моя нагота едва прикрыта уголком простыни. Медленно он склоняется надо мной и едва не касается носом моего тела — бедер, грудей, живота, снова бедер. Он поднимает руку и хочет меня погладить, но тут, подчиняясь какому-то внезапному внутреннему толчку, я переворачиваюсь. Он отдергивает руку и поднимается в полный рост. Я поворачиваюсь к нему боком и сама рассматриваю его, делая вид, что сплю и не подозреваю о его присутствии.

И в этот момент мой сын разражается кашлем. Я замираю. Но он кашляет все громче и громче, и я решительно поворачиваюсь, чтобы успокоить его. Мое движение, должно быть, сокрушает намерения посетителя. Он начинает отступать к двери, несколько быстрее, чем подходил ко мне. Я растираю грудь Огеново, а сама не свожу глаз с отступающего Одибо. Прежде чем я успеваю унять кашель сына, мой гость неслышно проскальзывает в дверной проем и закрывает дверь за собой.

Я жду и жду. Он так и не возвращается. По мне ясно, чего он хотел. Долгое время в его глазах я видела только забитость. Но то, что произошло со вчерашнего вечера, как бы пролило свет на другую его сторону, может быть, помогло увидеть то, что дотоле было скрыто под внешней его оболочкой: естественные человеческие желания, подавленные лишь его зависимостью от Тодже. Что же, выходит, моя вина, что меня тянет к мужчине, который, подобно мне, раб обстоятельств, что я ищу утешения в чувстве братства, которому, без сомнения, сопутствует разрастающееся влечение. Идут минуты, и я снова и снова переживаю недавнее явление мужественности: жаркий мужской запах, избыточная огромность мускулистого тела, в котором, конечно, таятся жадные силы…