Монтеро Глес - Когда диктует ночь

Ни разу Луисардо не упомянул о Милагрос. Хотя и то верно, что, окажись у путешественника под рукой газета, из которой он мог бы печатно удостовериться, что Рикины больше нет, он не сомневался бы так и отделался бы от волшебной пробирки. Путешественник ничего не знает. Да так оно и лучше, малявка, сказал мне Луисардо, ведь до того, как приплыть на Итаку он думает забрать Рикину и уехать с ней, а если Кавафис об этом ничего не написал, то потому только, что был педераст. Итак, подвергнув свою совесть бичеванию и пытке сомнением, путешественник поедает последний ломтик картофеля из пакетика, а паром заходит в порт. Над городом, грязным от пыли и мусора, грохочут раскаты грома, и кажется, что он вот-вот рухнет. И путешественник чувствует себя исследователем, открывшим местность, откуда он никогда не вернется, малявка, ведь речь идет о самом аде. А пока ветер раскачивает суденышки, ждущие у пристани, старой, полощущейся в грязной воде, в которой отражаются темные грозовые облака, заряженные молниями. В этот момент путешественник скорее угадывает, чем слышит, мелодию черного пианино, которое, как всегда, звучит вовремя. Эта музыка уже знакома ему, малявка, и с обостренными чувствами он принюхивается к аромату, предупреждающему его об опасности. К ментоловому запаху бриолина. Вспомни-ка эти слова, малявка: «Бегегисъ двух людей, путешественник». Но спокойно, малявка, потому что ему еще осталось полтора часа до смерти.

— Обманулся я, — рассказывает Хуан Луис перед камерой. — Уйти, не заплатив, ерунда, такие уж у нас нравы, мы и не такое видывали, понимаете. Но обокрасть меня — этого я никому не дозволю. И что меня больше всего разозлило, так это то, что его прикончили. С кого теперь стребовать деньги, если он сам теперь — студень. Понимаете, выражение лица у него было, как у заливного поросенка.

Интервьюер снова задает ему тот же вопрос, но в другой форме. И Хуан Луис Муньос, знатный свинарь, пользуется возможностью, чтобы поговорить о филее в топленом сале.

— Топленое сало — оно как соль, только не такое соленое, понимаете, в старину ведь не было никаких тебе холодильников, вот люди и хранили провизию в погребе. Соль — она хороший консеврант, особенно для рыбы, которую в топленом сале держать не станешь. Но топленое сало — тут другая история. И потом без сала двойного подбородка не наешь. А без двойного подбородка никогда не прославились бы такие важные художники, как Ботеро, кстати, мой закадычный друг, он да Тинторетто — парочка любителей хорошего винца. Лично я каждый год отправляю Ботеро ящик канасты, ведь, понимаете, говорил же Гусман Добрый, что искусство длинное, а жизнь короткая, как нож.

Хуан Луис Муньос, держа стакан канасты, поднимает его перед камерой.

Он задолжал несколько ящиков и этим пользовался. Так же как и с «Крускампо», он собирался договориться насчет канасты, потому что знатный свинарь Хуан Луис Муньос прежде всего великий мастер пропаганды. Рассказывают, что, когда настала его очередь давать показания в суде, он приехал на «мерседесе», верхом груженном окороками. Адвокатов он не нанимал, зачем? Лучшая зашита, говаривал он, это хороший окорочок. Ему даже не пришлось подниматься в зал суда. Судьи, прокуроры, секретари по уголовным делам и даже уборщицы сами вышли поприветствовать его. «Видел вас по телевизору», с глубочайшим почтением, «а мне подмахните автограф», сюда, пожалуйста, «это ведь не для меня, сами понимаете, для соседки», камеры пекут фотографии с изображением Хуана Луиса Муньоса, «по телевизору вы смотритесь моложе», комплименты знатному свинарю на пороге зала заседаний, он — в окружении представителей власти и окороков. Кроме вспышек фотокамер за спиной у него раздаются здравицы, и примерно через полчаса Хуан Луис Муньос возвращается в Тарифу в «мерседесе», насквозь провонявшем копченостями, каковая вонь стоит в нем и по сей день. И по сей день его больше не тревожили.

— Ветчина — лучшее лекарство для правосудия, больно уж оно у нас хилое.

Не будем забывать, что все, что Хуан Луис сказал о путешественнике, он сказал не в суде. Еще чего. Хуан Луис сказал это перед телекамерой. И среди всего, что он сказал, я выбрал несколько отрывков, которые, в силу их документальной ценности, хочу привести здесь. Самые смачные высказывания касаются Милагрос и ее Чана Бермудеса. Вот они.

— Он еще мальчишкой был сущим зверем, приучал животных таскать ему контрабанду. От Гибралтара до Линии по ночам так и сновали собаки да ослики, нагруженные контрабандой в Пеньоне. Тогда повсюду была нужда страшная, понимаете. И он мог затащить к себе в койку любую бабу за пару нейлоновых чулок.