Вячеслав Рыбаков: Кот диктует про татар мемуар

Эта долгая, многосерийная история началась в феврале 1975 года, когда я прочитал книгу Владимира Михайлова "Дверь с той стороны". Действие там происходит, как, наверное, помнят любители фантастики, на звездолете, который во время нуль-перехода вместе со всем экипажем превратился в сделанный из антивещества. Вернуться на Землю звездолет не мажет. Земля уверена, что он просто взорвался.

Как, откуда приходят в голову идеи?

Загадка. Мой роман "Очаг на башне" родился из одной-единственной фразы Ольги Ларионовой, произнесенной на одном из семинарских обсуждений: "У технарей не осталось ничего святого". Я тут же подумал: "А у писателей — осталось, что ли?"

Эта мысль послужила эмоциональным первотолчком; из нее проросли и концепция, и сюжет, на которые как бы сами собой, возникая из небытия, навинтились эпизоды и фразы, побуквенно осыпавшиеся затем на бумагу.

Так было и в тот раз. Я подумал всего-навсего: а что происходило на Земле, когда там узнали о взрыве корабля?

Сколько подобных вопросов мелькает и уходит бесследно! Если бы каждый разворачивался в повесть или хотя бы в рассказ!

Первое, что я узнал про будущую вещь, — это что корабль действительно взорвался, все погибли. Вторыми — ни с того ни с сего слетели откуда-то сверху имя и фамилия главного героя: именно Ринальдо и именно Казуаз. Третьим пришло название: сначала "Переселенцы", потом — "Доверие" с подзаголовком "Сага о межведомственном информационном обмене".

Почти год минул, пока более или менее сложилось и все остальное. В январе 1976 — это были зимние каникулы, в тот год я кончал Университет — я написал исходный текст, а еще год спустя, после доработки правок, повесть была закончена. Совершенно безоглядно я давал ее читать всем, кому только мог. Я был очень горд своим творением и собой. В ноябре 77-го "Доверие" обсуждалось на семинаре фантастов и набрало довольно высокий балл; на этом бы все и кончилось. Но не кончилось.

В 1978 году в Ленинград приезжал известный фэнам Юра Илков из Болгарии. Мы познакомились, очень хорошо пообщались — я возил его в Комарово, где свел с Е. П. Брандисом и вдовой Ефремова… Юра прожил в Лениграде три, кажется, дня, а уезжая, обещал на будущее лето пригласить меня к себе, в Болгарию. И пригласил.

И меня не пустили.

В ОВИРе, куда я по малолетству пошел искать обьяснений, мне коротенько растолковали, что я не могу ехать по его приглашению, ибо он приезжал в СССР не по моему приглашению, и, значит, знакомство наше не близкое.

Нет худа без добра, кстати: злой, как черт, я вышел из ОВИРа и прямо на Конюшенной (тогда там еще были авиакассы) купил билет на Симферополь (тогда еще можно было просто взять да и купить билет на Симферополь), и так впервые попал в Коктебель, куда с тех пор езжу в отпуск каждый год.

Но это к слову.

В конце октября я улетал в Москву. В портфеле моем была, в частности, разноязыкая картотека книг, которые надлежало постараться в Москве найти и прочесть или хотя бы просмотреть, лежали там машинописные куски переводов моего любезного уголовного кодекса династии Таи, наброски статей…

В тот день на аэродроме Пулково можно было проносить автоматы, бомбы, пушки. Безо всяких обьяснений портфелишко мой, совсем и не подозрительный с виду, был досмотрен самым тщательным образом. При виде бумаг, начисто забыв об обеспечении безопасности полетов, ко мне сбежалась чуть ли не вся милиция пропускного пункта. Охранники листали и наугад читали мои странички, рылись в картотеке и пытались разбирать английские и даже китайские выходные данные… Глаза у них горели: диссидента выявили с поличным! Нет, крамолы не нашлось, все — наука. Но вместо извинений — от меня же потребовали доказательств того, что я имею право ею заниматься. Аспирантский билет ПО института востоковедения АН СССР их, по счастью, удовлетворил. Все время полета у меня ушло на восстановление языкового и алфавитного порядка в картотеке.

То был второй звонок. Возможно, он прозвенел случайно. Просто совпало так. Не знаю и не узнаю никогда. Но зимой слух, объясняющий срыв моей летней поездки к Юре, докатился до меня в самом моем заведении: якобы куратор института от самого компетентного ведомства страны, уходя в отпуск, разрешил мне поездку, но с тем, чтобы я побольше там наболтал и побольше дал на себя компромата — а уже без него кто-то переосторожничал и запретил. Это был всего лишь слух; я опять-таки никогда не узнаю, что в нем правда и есть ли она в нем вообще. Но я уже чувствовал себя обложенным. То ли облавой, то ли просто — дерьмом.