Монтеро Глес - Когда диктует ночь

По словам Луисардо, у Рикины была своя особая манера совокупляться, дергая за мошонку в момент приближающегося оргазма, чтобы оттянуть его. Сначала она пристраивала свои мясистые губы к вставшему члену, чтобы затем перейти на рысь. И, чувствуя в своем горячем зеве первые влажные выделения, она оттягивала яички вниз, впившись в них ногтями, а затем понемногу отпускала, ме-е-е-е-дленно, чтобы продолжить трудиться ртом. Вот когда посетитель чувствовал, как наслаждение, нарастая, поднимается у него от ног к почкам, а затем по спинному хребту и через шейные позвонки до самого мозга. Однако ничего этого она не смогла продемонстрировать белому, как голубиный помет, иностранцу в номере гостиницы. Член у простофили, во вставшем состоянии, оказался не больше мизинца. Приступы откровенности находили на Луисардо для того, чтобы сбить слушателя с толку, и только для этого. Короче, по его словам и чтобы хоть как-то возбудить никчемную принадлежность, Рикина начала с самого распространенного в ее стране фирменного блюда, которое делается грудями. И все зазря: утопая в телесах Рикины, член оставался вялым и белым, как жевательная резинка. А теперь, малявка, уже не для красного словца, проследим за Чакон, которая, набив себе брюхо таблетками для похудения, как-то вечером заявилась к Рикине и в ту же ночь выбила из нее согласие сменить место работы. В ту же ночь ей удалось всласть помиловаться с Рикиной. Номер с веером распалил и ее, а она ведь не кетменная. И вот таким вот хитрым образом Рикина оказалась в самом злачном и самом зловонном борделе Мадрида, малявка. Я не только спрашивал сам себя, какая доля правды была во всем этом. Я спрашивал себя и о том, почему женщина с такими сочными губами и крепкими ляжками работает в самом гнусном борделе Мадрида. Так я и спросил напрямик у Луисардо, и тот, без малейшего колебания и словесных вывертов, очень пристально поглядел на меня и, смеясь одними глазами, ответил, что таковы парадоксы судьбы, малявка. И продолжал рассказывать. И рассказал о том, что Рикина проработала там совсем недолго, когда познакомилась с путешественником. Вначале тот довольствовался любовной горячкой первых свиданий, но стоило Рикине попробовать на нем свое умение, как пути назад уже не было. Говорю тебе, малявка, что каждый раз, когда у него начинали ныть яйца, путешественник шел к Чакон. Однако наступил момент, когда путешественник засомневался, потому что его пронзило чувство, что Рикина уже не отдается ему как прежде, что она сохраняет себя для чего-то или для кого-то. Все это глупости, малявка, причуды путешественника, и вот как-то ночью он начинает приставать к Рикине с вопросами. А Рикина прямо и честно посмотрела ему в глаза, как, говорят, делают женщины, когда собираются соврать.

— Что всякая шлюха там умеет читать и писать, это же всем известно, миленькой, — говорит она. И так работает ртом, что у путешественника исчезают последние сомнения, хотя только в тот момент, когда наслаждение, поднявшись, укореняется у него в мозгу. — А я тебе одно скажу наверняка: там все до единой шлюхи, миленькой. И так же как для европейцев Испания — бордель, Куба — бордель для испанцев. Глобализация, миленькой

Путешественник, изможденный чтением и фантазиями, оставшись один, колеблется и сомневается, пускает в ход свою одинокую левую руку. У всех свои вкусы, малявка, и ему по вкусу представлять себе женщину опасную, женщину изворотливую и коварную, как лиса, прислонившуюся к высоковольтному фонарю. Одну из тех, кто способен попросить у тебя сердце и кошелек, чтобы потом вернуть их пустыми. Вертя сумочкой, с ярко-красными наманикюренными ногтями, она подходит к окошку. Прежде чем сесть в машину, она успела сплести тонкую ткань, невидимую для глаз и вредную для яиц. Негритянка из романа, с ногами маслянисто блестящими, как только что смазанное оружие. Язык у нее подвешен хорошо, а глаза как дула заряженных пистолетов. Ресницы у нее искусственные, и ласки тоже. Осторожней, путешественник.

И поэтому и еще по многим причинам наступает момент, когда путешественник воображает себя в номере с другими девицами. И он дает себе слово больше не появляться у Чакон, зато оставить двери своего дома открытыми для Рикины: «Пусть приходит, когда ей нужно написать сыну, пусть приходит, когда ей вздумается», — думает он про себя, малявка, твердый как кремень. Но не тут-то было, его яички безотлагательно требуют сладкой оттяжки, ме-е-едленно, ме-е-едленно, он представляет, как она вкусно облизывает его член, чтобы снова вставить его, ме-е-едленно, но на этот раз сзади, черный косящий глаз сулит несказанные наслаждения, а зрачок, расширяясь, становится похож на сливу, малявка, каждый раз, как ему приходят в голову эти мысли, путешественник чувствует в брюках тугую пружину. Короче, видя, что Рикина не идет, в смятении, боясь худшего, однажды летним вечером путешественник понимает, что обязан навестить ее. Это тот самый вечер, когда она обслуживает старый кусок дерьма — старикашку, про которого я тебе уже рассказывал. И учти, малявка, старикашка неутомим, и вместо усталости он чувствует, как лихорадочная дрожь сводит судорогой все его мышцы, и всаживает член каждый раз все глубже и все сильнее. Учти, малявка, это тот самый вечер, когда во время одной из передышек у старикашки развязывается язык, потому что, как тебе известно, малявка, мужчины, позанимавшись любовью, склонны поговорить о себе и часто пускаются в признания. А женщины этим пользуются. Луисардо продолжал курить и врать. Над нами витал дорогой запах классной шлюхи и гашиша.