Патрик Рамбо: Хроника царствования Николя I

Для начала Его Величество припас сильный ход — с момента воцарения он заговорил только от своего имени, подчеркнув это ослепительной по яркости формулировкой: «Народ меня избрал, чтобы я занялся всем, и я намерен с этим всем что-нибудь сделать». С чем конкретно и что именно будет совершено, правда, не уточнялось, но за исполнение столь обширной задачи Государь взялся безотлагательно, заботясь об обновлении вещей и слов, с оными предметами связанных. Наше Пламенное Величество никогда не опускался до обыкновенного вранья, из коего производится политическая ткань: вместо обещаний он прибегал к утверждениям, утверждал же разное для разных групп слушателей, из чего получалась смесь, производившая в умах некоторое ошеломление. Не успев воплотиться в поступок, любое его утверждение покрывалось другим, противоположным по смыслу, так что никакой злоумышленник не смог бы то первое опровергнуть, возмутиться им или на него наплевать. Таким образом, Наш Монарх стремительностью своей реакции ниспровергал во прах любую критику.

Он бросал в толпу простые и расплывчатые фразы из тех, что годятся для девиза, и ежели Наполеон, с коим он мечтал сравняться по меньшей мере известностью, некогда повелел соскрести с фронтонов «Свободу», «Равенство» и «Братство», поскольку такие лозунги при абсолютной власти звучат фальшиво, Наш Блистательный Суверен склонялся к слогану, более подходившему новым временам: «Работа, Семья, Отечество». И вот слова стали перелицовываться: амбициозность сделалась искренностью, дух соперничества — убежденностью, шовинизм прикинулся патриотизмом, а самодовольство жизнерадостностью. Теперь любого несогласного с господствующим мнением легко стало объявить ограниченным маргиналом, в результате чего предатели стали первопроходцами, но к этому у нас еще будет случай вернуться.

Прежде всего наш Почтенный Владыка обучил своих приближенных искусству сгибаться перед ним под прямым углом и хранить рыбью немоту перед газетчиками или же повторять то, что Благословенный Правитель им повелевал произносить, как чревовещатель своим куклам. Придворным надлежало прославлять его результативность; поскольку же воцарился он совсем недавно, им рекомендовалось подыскивать более старые примеры и приводить его собственные слова той поры, когда он, подобно военачальнику, командовал Министерством полиции: «Преступность в нашей стране ежегодно снижается, это неоспоримый факт». Заслышав это, придворные пускались поздравлять друг друга с достижениями, знаменующими собою удачное царствование.

Конечно, въедливые злопыхатели попробовали копнуть статистику поглубже. Да, случаев воровства и порчи оборудования стало меньше, но то же и у соседей, заслуги полиции здесь ни при чем, все дело в усовершенствовании сигнализации, применении высокопрочной брони и охранных систем, которыми обзавелись частные лица. Зато отмывка грязных денег и акты агрессии участились — причем значительно — именно за те пять лет, что Наше Величество держал полицейские бразды в своих руках. Что на это ответить? Что статистика подтасована. А если данные исходят из самого Министерства полиции? — Что их интерпретацию злонамеренно извращают. «Требник Придворного», содержание которого у людей из императорского окружения должно было от зубов отскакивать, позволял освоить ложные и отвлекающие выпады, смертоносные уколы и парирование каких угодно вопросов в любых ситуациях, способных нанести ущерб чести Его Высокочтимого Величества.

Разрыв с прежним порядком должен был выглядеть очевидным.

Император (храни его Всевышний!) говорил по сему поводу: «Я желаю поместить жизнь на вершину государства». Про себя он думал: «Поскольку государство — это я и никто другой, мне надлежит являть миру обличие вечной молодости». Чтобы раз и навсегда сдуть пыль и занудную тусклость с рутинных обязанностей, он прилюдно сошел с пьедестала и каждый день начинал с часовой пробежки в изрядно пропотевавшей майке с наушником, откуда в ухо ему лились песенки Селин Дион. Остолбеневшие швейцары у дверей Дворца поначалу отказывались верить своим глазам, когда Наше Величество, словно только что из кемпинга, вприпрыжку поднимался по парадной лестнице, весь в поту, отдуваясь, в шортах, открывающих для посторонних взоров его набрякшие икры. На другой день они уже притерпелись к его американским ухваткам, столь отличающим нового вождя от короля Миттерана, предпочитавшего сугубо французскую манеру прогуливаться, размышляя, беседуя с кем-либо из приближенных или восторженно замирая перед пейзажем в лучах весеннего солнышка. Блюдя собственное здоровье как символ мощной витальности, Наше Красноречивое Величество бегал, гоня прочь даже намек на самомалейшую мысль. Где бы ни оказывался, он принимался бегать в окружении целого роя мускулистых стражей в тяжелом снаряжении, готовых наброситься на всякого, кто подойдет поближе, тем самым представляя угрозу. Он бегал по аллеям Булонского леса, по скалистому берегу острова Мальта, по улицам Парижа, глубоко дыша, чтобы вдоволь наглотаться выхлопных газов, благодаря которым каждые преодоленные сто метров эквивалентны двадцати пачкам выкуренных сигарет. Если король Миттеран ценил исключительно образованных собеседников, Наш Повелитель благоволил только к бегунам. Однажды утром его обнаружили на тенистой улочке Нейи: он поспешал мелкой трусцой, стараясь попасть в ногу с мсье Фийоном, подобно ему облаченным в мокрую от пота майку и широкие шорты, — тут все безошибочно смекнули, что мсье Фийон, герцог де Сабле, станет его Первым министром.