Екатерина Асмус: Избыток подсознания

Была в нем какая-то особая форма целомудрия, возможно врожденного, — те же качества я хорошо знала за своим отцом. Лерик мог лгать, ворчать, сердиться и иногда даже бушевать, но никогда не позволял себе ничего, что имело по сути хоть малейший налет пошлости и вульгарности. Внешнее и общепринятое не имело для него значения. Значение имели собственные, и очень жесткие, этические критерии.

Целомудрие и ханжество — вещи разные и подчас несовместные. Я не знаю, каким образом дифференцировал их Лерик. Но иногда запутывался и он. Приписывал Верочке и Шурику мысли и реакции стереотипные, по сути пошлые, когда думал, что, узнав об истинной глубине наших отношений, «семья не простит», а значит, он будет подвергнут творческому и деловому остракизму. При этом за меня он ничуть не опасался: папа все знал и молча благословлял. И все же моя бесконечная любовь к Лерику не была чувственной, я любила его любого — больного, ворчливого, пьяного, спящего, забывшего обо мне ради творческих или даже жизненных планов. Наталья Николаевна, тетя Лерика со стороны Трауготов, психиатр и умница, говорила мне, разводя руками: «Какие вы оба сумасшедшие, и как похожи… Вы не могли не полюбить друг друга!»

Я не устраивала сцен ревности тогда, когда в жизнь Лерика вошла Наталья Григорьевна Фефелова, его гражданская жена, умершая за год до Лерика, 27 октября 2008 года. Да и не было повода ревновать, поскольку именно мне Лерик рассказывал, несколько конфузясь, о начавшейся весьма прозаично и буднично связи, без романтической влюбленности, без ухаживаний. Так случилось. И Алла, взбешенная изменой, быстро превратившейся в будничную привязанность, сродни поднадоевшему многолетнему супружеству, снова призвала меня в свои подруги, чтобы было перед кем излить душу, пожаловаться на то, что не какая-нибудь красотка, из числа многих воздыхательниц по ее мужу, а дама, явно не вписывающаяся в стериотипы Лериковых представлений о женской привлекательности, оказалась с ним рядом. Я знаю, как и почему оказалась, от самого Лерика… Но Аллы не стало, и именно Наташа дала Лерику то, чего ему так не доставало: покой. Наташа, несомненно, была мудрой и любящей женщиной. Очень деликатно она не допускала меня в дом, сводя общение к минимуму. Догадывалась о чем-то — или Лерик сам, как большинство пьющих мужчин, проявил ненужную откровенность? Во всяком случае, в начале их совместной жизни Наташа с видимым удовольствием носила керамические украшения, сделанные мной, и как-то уж слишком настоятельно знакомила меня со своими друзьями мужского пола. Никто из этих людей не был достаточно интересен, да и достаточно заинтересован тоже… Сборища по поводу и без повода превращались из попоек интеллектуальных в возлияния чисто делового характера, и уровень общения с людьми, теперь окружавших Лерика, изменился настолько, что перестал вызывать во мне даже естествоиспытательский интерес.

Мы продолжали встречаться, просто гуляли, часто сидели в демократическом кафе-распивочной на углу ул. Блохина и переулка Нестерова, невдалеке от главной семейной мастерской. Потом, когда Лерик получил мастерскую на Наличной, 36, получила ключи от мастерской и я. Но встречались мы чаще на нейтральной территории, в кафе, на улице, на моих скромных семейных праздниках. И Лерик, как прежде, неотрывно на меня глядя, говорил, говорил, какая я красивая и как бесконечно он меня любит. Наташа периодически звонила на мобильный телефон и, услышав честное признание, что он со мной, требовала немедленного возвращения домой.

Лерик брал такси, возвращался, обычно прося, чтобы я сначала завезла его на Васильевский остров и уже потом ехала в свою комендантско-аэродромскую тьмутаракань. Я как-то упустила в своем рассказе, что еще в 1974-м мы с папой и еще одним моим сыном — Славочкой — переехали в пустоту и безликость бывшего комендантского аэродрома. И даже сейчас, через 36 лет, я не чувствую себя здесь ДОМА. Папа смирился с районом новостроек быстрее. Только, глядя на кубики соседних домов в окно, часто фантазировал: «А не приделать ли, например, вот к тому дому-башне крылья? А на крыше другого кубика не разбить ли зимний сад?»

Мне не вполне понятно и сегодня, почему артистичные и вполне исполнимые идеи, витавшие в воздухе (ведь не одному же моему отцу они приходили в голову), так и остались неосуществимыми, а наверняка не менее дешевые кубичные сооружения, модернизированные под сборные домики из детского конструктора (только выполненного детьми бездарными), прижились? К счастью, отец находил вдохновенье в детских воспоминаниях, сновидениях, в себе самом, а не в окружающих реалиях, поэтому продолжал рисовать, бесконечно расширяя спектр образов, ложившихся на бумагу. Иногда, совсем редко, к нам приходил Шурик. Миша и Верочка не бывали в этой квартире. То есть как-то они пришли, пришли без предупреждения (да и телефона у нас тогда, возможно, еще не было), но мы праздновали «китайский Новый год», и, увидев через окно большое количество веселящихся гостей, самые желанные, самые долгожданные гости повернули вспять.