Екатерина Асмус - Избыток подсознания

В городе (до вокзала, конечно) Он провожает, помогает тащить многочисленные кутули. Сам Он не ездит в деревню, не любит. В этом Аська с Ним тайно солидарна, она тоже не любит, только ей деваться некуда. А Он пол-лета будет тут отдыхать в одиночестве. Официальная версия — нужно заканчивать диссертацию. Для этого требуется тишина и покой. Жена, гордящаяся научными успехами мужа, радуется: «У тебя будут все условия! Может быть, в этом году ты наконец закончишь работу!» Аська угрюмо молчит. Закончит Он, как же. Который год уже. Теперь-то она знает, что делает Он вместо написания научных трудов… Но мамочке она ничего тогда не сказала. И никогда не скажет! Не хочется ее огорчать…

Первая ночь неизменно проходит на сырых простынях на коротком горбатом диванчике. А наутро, уже изнывая от скуки, Аська пытается в деревне поиграть с местными детьми. Днем-то еще ничего: их страшные и вечно пьяные родители на работе. Зато старые, скрюченные, черные бабки шаркают резиновыми калошами по двору, матерно ругаясь и шамкая беззубыми ртами. Горбатые, ужасно грязные и вонючие деды в нелепых допотопных кепках неизменно курят папиросы на завалинках, плюясь и сквернословя. Кажется, что они целый век уже торчат на скамеечках у палисадников, заросших лебедой, словно вырубленные из дерева замшелые идолища. Деревенские дети стариков своих не любят, но и не боятся. Самые маленькие кричат им всякие гадостные слова и смеясь убегают. Вослед им несется отборная брань — у старших словарный запас матюгов много богаче.

Впрочем, старики неизменно побеждают. У них в запасе целый арсенал: палки, хворостины, крапива, ухваты, ремни — да мало ли еще чем можно отходить неслухов, рано или поздно возвращающихся в дом, чтобы, как тут принято говорить, «пожрать». Картошка с молоком. Хлеб. Это — ежедневная немудреная еда. Колбасу и по праздникам тут не увидишь. Выловленные шалуны немедля отправляются на домашние работы: полоть огород, окучивать картошку, окапывать деревья, носить воду из колодца, качать младенцев, стирать белье, поливать огурцы, собирать ягоды, подметать полы, мыть посуду… Дел столько, что за сто лет не переделать. А еще сенокос! А еще чистка сараев! А утром корову выгнать! А вечером ее встретить и загнать в сарай к бабке — на дойку… С утра до ночи заняты деревенские детишки, на озеро искупаться — и то сходить некогда, не то что с Аськой, городской выскочкой, играть! Родители их возвращаются к вечеру, зачастую нетрезвые, но тоже принимаются колотиться по хозяйству, злобясь и ругаясь хриплыми грубыми голосами. Все женщины как одна — вечно беременные, беззубые, одеты в жуткие бесформенные грязнущие платья. Дети всех возрастов, оборванные, донашивают друг за другом одно и то же годами, вечно вымазанные бог знает в чем, худющие, бледные до синевы, с облупленными плечами и носами, всегда разбитыми коленками… Вши. Блохи от куриц и собак. Золотуха. Покосившиеся черные избы утопают в навозе, глине и грязной воде — летом в этих краях дождливо. В центре деревни — куча песка. На ней восседают самые маленькие, еще не говорящие ребятишки. Из одежды у них только распашонки и соски в беззубых ртах. Так и возят голыми попками по песку до самого ужина — за ними приходят старшие дети и растаскивают братиков и сестричек по домам.

А раньше вместо этой кучи песка стояла часовенка. Так бабушка говорит, и мамочка тоже помнит, как со всех окрестных деревень приходили к часовенке, когда она уже была недействующая, молодые и старые по вечерам на танцы. Подтягивались гармонисты в нарядных рубашках, бутылочных сапогах, залихватских кепках, неизменно украшенных крупным цветком. Девушки спешили занять место возле них и, чинно усевшись рядком, лузгали семечки. Молодежь плясала вечную кадриль, а старики развлекали друг друга и детей сказками да байками — и так уютно было плыть в этих молочно-белых, душных туманных вечерах… И пахла деревня тогда по-другому, не соляркой да навозом, — свежим хлебом, молоком, душистыми травами, крахмальными нарядными одежками, вытащенными из заветных сундуков. Девушки искали на танцах себе женихов, нарядные, в вышитых крестиком рубашках, венках, бусах и серьгах. Старый уклад, покой и радость. Где это все, куда делось? «Убили хозяина» — говорит бабушка загадочно. Но ничего не объясняет: «Потом сама все поймешь».

Может, и поймешь, там видно будет. Но вот чего точно Аське не понять в деревенской жизни — зачем такие бедняки заводят так много детей? Глядя, как дерутся местные ребятишки из-за ложки сгущенки, она ломает голову: как получается, что городские жители, у которых все есть, не хотят даже двух детей, а деревенские, которые на детей только и орут, — каждый год с приплодом?