Неплохо на первых порах почувствовала себя в Одессе и мать Розы. Старуха быстро освоилась на коммунальной кухне и во дворе, где ее вначале сочли несколько провинциальной и простоватой, но затем вынуждены были признать живость ее ума и образность речи. – «Товарищ Дайлис, – говорила она, – Михаил Рафаилович, посмотрите, какое яблочко вам принесла теща. Потому, что оно красивое, як отая молодая девушка у шестнадцать лет и такое вкусное. И кушайте на здоровье!…»
К тому же обе женщины оказались на редкость деятельными и предприимчивыми. Роза – по профессии она была медсестрой – сразу устроилась на работу, а после работы бегала по частным вызовам или на древней, как мир, зин-геровской швейной машине шила передники, наволочки и такое прочее, а мать на другой день все это несла на базар, так что и материальное положение семьи было не из худших. Это несмотря на то, что Дайлис после своего инфаркта на работу уже не вернулся, и пенсия его была ничтожно мала. И все же прочным в этой семье мир не был и долго не просуществовал. Сначала Дайлиса стала раздражать очень уж бурная частно-предпринимательская деятельность обеих женщин.
– Я – коммунист! – кричал он. – За всю свою жизнь я никогда ни одной копейки, кроме как свою честно заработанную зарплату…
А старуха замечала:
– Как вам нравится этот коммунист из голой задницей? Так если бы не мы с Розой, что мы с ней целые дни бегам, как две сумасшедшие, и, что уже все с нас смеются, – хотела б я знать, или б он имел каждый день себе на обед тарелочка куриный булён и кусочек курочка? Кусочек что-то другое б он имел!
И она почему-то при этом зарывала один глаз и, широко раскрыв второй, смотрела им вбок, в сторону, как если бы то другое, ниоткуда и не могло прийти, как только со стороны, сбоку, или даже из-за спины, где, наверное до поры до времени и прячется все нехорошее, нечистое.
Нет, она, разумеется всеми способами демонстрировала свое уважение к Дайлису, всем постоянно повторяла, что такого зятя нет больше ни v кого ни в Одессе, ни даже в Балте и в Кодыме; «даже у Волегоцулово». Гордилась она вроде бы и тем, что ее зять – бывший адвокат, что соседи постоянно обращаются к нему за советами, и райком (общество знаний) просит прочитать лекцию, где его будет слушать множество людей, а он, выходит, самый из них образованный и самый умный: ругает американский империализм изничтожает богов, но стоило ей увидеть корешок денежного перевода за такую лекцию, как ее вдруг всю словно передергивало и со всем свойственным ей сарказмом (один глаз закрыт) она замечала:
– А! У нас, у Волепоцулово на базаре был до войны сумасшедший Монька. Тоже ходил на базар разговаривать за бога и песни спивал… Так ему, между прочим, платили больше…
Не упускала она и случая – со временем, впрочем, – устроить Дайлису какую-нибудь мелкую пакость: в чай вместо сахара, вроде бы по причине своей старческой подслеповатости сыпала ему соль, а в бульон – сахар, а потом оправдывалась: с кем не бывает?! Так, между прочим, мадам Цукерман, ее бывшая соседка в Н., та когда-то в борще нечаянно сварила кусок стирочного мыла, и вся семья ела… Или другая соседка, там вообще очень интеллигентная семья: он – провизор и еще играет на похоронах на меленькой дудке, – там в кастрюлю попала мышь. И тоже ведь ничего…
Но более всего возмущало ее то, что Дайлис, который получает свою небольшую пенсию да к ней иногда маленький лекционный приварок и мог бы уж хоть спокойно отдыхать («Нехай бы отдыхал себе на здоровье!»), что он постоянно занят какими-то совсем уже не оплачиваемыми общественными делами: бегает на партийные и на профсоюзные собрания в свою бывшую канцелярию или на заседания товарищеского суда в ЖЭК. И когда он не без гордости сообщал: «Сегодня меня обедать не ждите – сегодня я иду на отчетно-выборное партийное собрание да при этом в самую даже дикую жару надевал пиджак и завязывал галстук, она иронично пожимала плечами: «Партиец!… Наверное, партия без него умрет, если он не сходит на ее собрание!…»
Стоя на коммунальной кухне в самом ее центре, среди гудящих, чадящих или пылающих керогазов и примусов, в окружении соседок с перемазанными копотью и жиром руками и лицами и в фартуках с непременными большими жирными пятнами на животе, она вопрошала: «Вы мне скажите, чи умрет без него партия, чи не? – И сама же отвечала: – Так я думаю, не умрет и лично товарищ Сталин…»
Роза, которая по характеру была намного лучше своей матери и к тому же любила мужа, не раз пыталась осадить старуху:
Читать дальше