Виктор Пелевин - Чапаев и Пустота

– С удовольствием, – сказал Сердюк, – только чуть позже. Я…

Вдруг раздался громкий стук в дверь. Обернувшись, Кавабата крикнул что-то по-японски, панель отъехала в сторону, и из проема выглянуло мужское лицо, тоже южного типа. Лицо что-то сказало, и Кавабата кивнул головой.

– Мне придется оставить вас на несколько минут, – сказал он Сердюку. – Кажется, приходят важные вести. Если желаете, полистайте пока какой-нибудь из этих альбомов, – он кивнул на полку, – или просто побудьте сами с собой.

Сердюк кивнул. Кавабата быстро вышел и задвинул за собой панель. Сердюк подошел к стеллажам и поглядел на длинный ряд разноцветных корешков, а потом отошел в угол и сел на циновку, прислонясь головой к стене. Никакого интереса ко всем этим гравюрам у него не осталось.

В здании было тихо. Было слышно, как где-то наверху долбят стену – верно, там ставили железную дверь. За раздвижной панелью еле слышным шепотом матерились друг на друга девушки – они были совсем рядом, но почти ничего из их ругани нельзя было разобрать, и заглушенные звуки нескольких голосов, накладываясь друг на друга, сливались в тихий успокаивающий шелест, словно за стеной был сад и шумели на ветру листья зацветающих вишен.

Проснулся Сердюк от тихого мычания. Сколько он спал, было неясно, но, судя по всему, прошло порядочно времени – Кавабата, который сидел в центре комнаты, успел переодеться и побриться. Теперь на нем была белая рубаха, а волосы, еще недавно всклокоченные, были аккуратно зачесаны назад. Он и издавал разбудившее Сердюка мычание – это была какая-то унылая мелодия, больше похожая на долгий стон. В руках Кавабаты был длинный меч, который он протирал белой тряпочкой. Сердюк заметил, что рубаха Кавабаты не застегнута, и под ней видны безволосая грудь и живот.

Заметив, что Сердюк проснулся, Кавабата повернул к нему лицо и широко улыбнулся.

– Как спалось? – спросил он.

– Да я не то чтобы спал, – сказал Сердюк, – я так…

– Вздремнули, – сказал Кавабата, – понятно. Все мы в этой жизни дремлем. А просыпаемся лишь с ее концом. Вот помните, когда мы назад в офис шли, через ручей переправлялись?

– Да, – сказал Сердюк, – это из трубы речка выходит.

– Труба не труба, неважно. Так вот помните пузыри на этом ручье?

– Помню. Большие пузыри были.

– Поистине, – сказал Кавабата, поднимая лезвие на уровень глаз и внимательно в него вглядываясь, – поистине мир этот подобен пузырям на воде. Не так ли?

Сердюк подумал, что Кавабата прав, и ему очень захотелось сказать японцу что-нибудь такое, чтобы тот понял, до какой степени его чувства поняты и разделены.

– Какое там, – сказал он, приподнимаясь на локте. – Он подобен… сейчас… Он подобен фотографии этих пузырей, завалившейся за комод и съеденной крысами.

Кавабата еще раз улыбнулся.

– Вы настоящий поэт, – сказал он. – Тут у меня нет никаких сомнений.

– Причем, – воодушевленно продолжал Сердюк, – вполне может статься, что крысы съели ее до того, как она была проявлена.

– Прекрасно, – сказал Кавабата, – прекрасно. Но это поэзия слов, а есть поэзия поступка. Надеюсь, что ваше последнее стихотворение без слов окажется под стать тем стихам, которыми вы радуете меня весь сегодняшний день.

– О чем это вы? – спросил Сердюк.

Кавабата аккуратно положил меч на циновки.

– Жизнь переменчива, – задумчиво сказал он. – Рано утром никто не может сказать, что ждет его вечером.

– Что-нибудь произошло?

– О да. Вы ведь знаете, что бизнес подобен войне. Так вот, у клана Тайра есть враг, могущественный враг. Это Минамото.

– Минамото? – холодея, спросил Сердюк. – И что?

– Сегодня пришла весть, что в результате коварного предательства на токийской фондовой бирже «Минамото груп» скупила контрольный пакет акций «Тайра инкорпорейтед». Тут замешан один английский банк и сингапурская мафия, но это не важно. Мы разбиты. А враг торжествует.

Сердюк некоторое время молчал, соображая, что это значит. Ясно было только одно – это не значило ничего хорошего.

– Но мы с вами, – сказал Кавабата, – мы, два самурая клана Тайра, – мы ведь не допустим, чтобы переменчивые тени, которые отбрасывают все эти ничтожные пузыри бытия, омрачили наш дух?

– Н-нет, – сказал Сердюк.

Кавабата свирепо захохотал, и его глаза сверкнули.

– Нет, – сказал он, – Минамото не увидят нашего унижения и позора. Уходить из жизни надо так, как исчезают за облаком белые журавли. И пусть ни одного мелкого чувства не останется в эту прекрасную минуту в наших сердцах.