Виктор Пелевин - Чапаев и Пустота

– Понимаю, – сказал я, – понимаю, поверьте.

– Выходит, и она мираж?

– Выходит, так, – отозвался я.

– Ага, – сказал он удовлетворенно и оглянулся на своего соседа, который улыбался и курил. – То есть должен ли я вас понимать в том смысле, милостивый государь, что моя невеста Нюра сука?

– Что?

– Ну как, – сказал штабс-капитан Овечкин, и опять оглянулся на своего товарища. – Если жизнь есть сон, то и все женщины нам только снятся. Моя невеста Нюра – женщина, следовательно, она тоже снится.

– Допустим. И что дальше?

– А не вы ли только что сказали, что сука – это уменьшительное от слова «суккуб»? Допустим, Нюра волнует меня как женщина и при этом является миражом – разве из этого не следует с необходимостью, что она сука? Следует. А знаете ли вы, милостивый государь, какие последствия имеют подобные слова, сказанные публично?

Я внимательно посмотрел на него. Ему было лет около тридцати; у него были пшеничные усы, высокий лоб с залысинами и голубые глаза, и во всем этом ощущалась такая концентрация провинциального демонизма, что я почувствовал раздражение.

– Послушайте, – сказал я, незаметно запуская руку в карман и берясь за рукоять пистолета, – вы, право же, преувеличиваете. Я не имел чести быть знакомым с вашей невестой. Никаких мнений на ее счет у меня не может быть.

– Никто не смеет делать допущений, – сказал штабс-капитан, – из которых вытекает, что моя невеста Нюра сука. Мне очень грустно, но я вижу только один выход из сложившегося положения.

Буравя меня глазами, он положил руку на кобуру и медленно расстегнул ее. Я уже хотел стрелять, но вспомнил, что у него там лежит коробочка со шприцем. Это, в конце концов, делалось смешным.

– Вы хотите сделать мне укол? – спросил я. – Спасибо, но я терпеть не могу морфий. По-моему, он отупляет.

Штабс-капитан отдернул руку от кобуры и оглянулся на своего компаньона, полного молодого человека с багровым от жары лицом, который внимательно следил за нашим разговором.

– Отойди, Жорж, – сказал тот, грузно вылезая из-за стола и вытягивая из ножен шашку, – этому господину укол сделаю я сам.

Бог знает, что произошло бы дальше – наверно, через секунду я застрелил бы его, с тем меньшим сожалением, что цвет его лица ясно указывал на предрасположенность к апоплексии, и вряд ли ему суждена была долгая жизнь. Но тут произошло непредвиденное.

От дверей раздался громкий окрик:

– Всем стоять на месте! Одно движение, и я стреляю!

Я оглянулся. У входа стоял высокий широкоплечий человек в серой паре и малиновой косоворотке. Его лицо было волевым и сильным – если бы его не портил скошенный назад маленький подбородок, оно великолепно смотрелось бы на античном барельефе. Он был брит наголо, а в руках у него было по револьверу. Оба офицера замерли на месте; бритый господин быстро подошел к нашему столу и остановился, приставив свои револьверы к их головам. Штабс-капитан быстро заморгал.

– Стоять, – сказал господин. – Стоять… Спокойно…

Неожиданно его лицо исказила гримаса ярости, и он два раза подряд нажал на курки. Они щелкнули вхолостую.

– Вы слышали про русскую рулетку, господа? – спросил он. – Ну!

– Слышали, – ответил офицер с багровым лицом.

– Можете считать, что сейчас вы оба в нее играете, а я являюсь чем-то вроде крупье. Доверительно сообщу, что в третьем гнезде каждого барабана стоит боевой патрон. Если вы меня поняли, дайте мне знать как можно быстрее.

– Каким образом? – спросил штабс-капитан.

– Поднимите руки вверх, – сказал бритый господин.

Офицеры подняли руки; звон упавшей на пол шашки заставил меня поморщиться.

– Вон отсюда, – сказал незнакомец, – и очень прошу не оглядываться по дороге. Я плохо это переношу.

Офицеры не заставили его повторять эти слова дважды – они покинули зал с проворным достоинством, оставив после себя недопитое вино и дымящуюся в пепельнице папиросу. Когда они вышли, господин положил свои наганы на наш стол и наклонился к Анне, которая глядела на него, как мне показалось, очень благосклонно.

– Анна, – сказал он, поднося к губам ее ладонь, – какая это радость – видеть вас здесь.

– Здравствуйте, Григорий, – сказала Анна. – Вы давно в городе?

– Только что прибыл, – сказал бритый господин.

– Это ваши рысаки за окном?

– Мои, – сказал бритый господин.

– И вы непременно меня прокатите?

Котовский улыбнулся.

– Григорий, – сказала Анна, – я вас люблю.

Котовский повернулся ко мне и протянул мне руку.