Элисабет Рюнель - Серебряная Инна

Время — такая странная штука. Оно такое долгое и вместе с тем короткое. Его не поймешь. Но я его уважаю. Оно постоянно, и ход его неизменен. Медленно оно забирает меня у меня самой, оставляя свои метки, отметины, клеймя мою кожу своим клеймом. Я все больше и больше начинаю походить на мою давно умершую мать. И я вынуждена признать с легкой долей отчуждения, что теперь я такая же, как она. Ребенок, видящий свою мать. Мать-дитя. Какой она однажды была.

Но ты неприкасаем. Время над тобой не властно. Ты замер на определенной точке и так там и остался, перестав быть. Можно сказать, что ты и сейчас там, но это было бы неправдой, потому что тебя нет.

Однажды летом я видела ястреба. Он был довольно далеко. Черное пятнышко в небе с широко раскинутыми крыльями. Иногда он исчезал за облаками, чтобы появиться снова. Я видела, как он купается в синем небе, как подрагивают мощные крылья. Ястреб летел так высоко, что казалось, его невозможно различить. Тогда как я поняла, что это ястреб? Как могла увидеть, что у него подрагивали крылья? Как? Но я его видела.

Мои мысли утратили свои пальцы. Они больше не могут ничего нащупать. Услышав сегодня шум снегохода, я сказала себе, что нужно отсюда выбираться, но я не смогла. Просто не знала, что мне делать, куда идти. Я не тронулась с места, но мысли, мысли не оставляли меня.

Раньше я не рылась в вещах Инны, но мне понадобилось одеяло, и я заглянула в один из ее сундуков. И нашла там странный черный металлический крест. Не тот, что носят на шее, а большой, какой можно иногда увидеть на стенах в ирландских частных пансионах. Я не удержалась и взяла его в руки. Ощутила его тяжесть своими ладонями, почувствовала, как острые края врезаются в кожу. И меня охватило странное чувство реальности. Ощутимой реальности. Я вернула крест на место, но подозреваю, что сегодня ночью буду спать, сжимая его в своих ладонях.

Ключи к жизни. Ключи к выживанию. Их несложно найти. Но нужно еще знать, где двери, к которым они подходят, чтобы не пришлось ходить с тяжелой связкой от одной двери к другой и пробовать каждый ключ. Мне так страшно, что хочется все бросить. Нить, на которой висит моя жизнь, тоньше шелка. Нить всего живого. Вот почему животные дрожат. Резкие, дерганые движения. Они словно бьют током. И если удастся встретить взгляд дикого животного, то можно увидеть в нем саму жизнь, нагую и прекрасную. Все то, от чего мы так хотели себя защитить. Услышать странно знакомую мелодию.

Я не знала смерть, пока не стало слишком поздно. Но ты ее видел. Видел, как видят дикие звери. И ты понял, что ее невозможно выразить словами, что для нее не существует слов. Она живет в нервах и мышцах, судорогах и конвульсиях, глубоко внутри.

Я укрылась в гнезде времени. Но теперь мне слышно, как ветер качает ветки деревьев. Я чувствую, как раскачивается мое гнездо вместе с деревом. И я узнаю. Медленно узнаю. Я, которая думала, что знает все.

Когда мои мысли обретут пальцы и нащупают опору, я уйду отсюда. Вернусь обратно в свою жизнь. Это мой долг. Это то, что человек должен сделать.

Прошло два месяца, прежде чем Хельга с Соломоном собрались в Наттмюрберг, чтобы рассказать Инне о несчастье, случившемся с Ароном.

Они тянули так долго, потому что не хотели терять надежду. Никто не видел его мертвого тела, а значит, он мог быть жив. Но шли недели, и надежды не осталось. Арон не вернулся. Как бы им ни хотелось услышать его голос, его шаги, Арон не вернулся. И Инна наверняка переживает.

Соломон попросил соседей позаботиться о детях и скотине, потому что они собирались заночевать в Наттмюрберге. Лыжни туда проложено не было, а дневного света едва хватало часа на два пути.

Но когда они свернули с главной дороги на тропинку, ведущую к хутору, то обнаружили, что она хорошо утоптана. Кто-то постоянно ходил по ней зимой. Неужели Инна? В деревне ее никто не видел. Они сказали Улофссону и другим, что, если Инна появится в лавке, чтобы они, не говоря ни слова, тут же послали ее к Хельге и Соломону.

Когда они добрались до Наттмюрберга, уже стемнело. Никто из них не бывал там раньше, но они сразу поняли, что пришли, куда нужно.

Перед домом они сняли лыжи и воткнули их в снег. Переглянувшись, поднялись на крыльцо. Соломон открыл дверь и прокричал «Добрый день» в сени.

В печке горел огонь, и они сразу увидели Кновеля, строгавшего полено у очага. Обернувшись, он уставился на незваных гостей. В Наттмюрберг никто никогда не захаживал, тем более зимой.