Николай Дежнёв - В концертном исполнении

Но вместо этого академик нахмурился, оборвал свой смех.

— Есть и еще один вопрос, из-за которого, собственно, я вас и вызывал. — Он сделал драматическую паузу. — Будем говорить как мужчина с мужчиной. Вы, конечно же, слышали о грядущем сокращении, и я не хотел бы, чтобы впоследствии говорили, что я вас не предупреждал. Нет, ничего еще не решено, но всякое может случиться…

— Я проработал в институте четырнадцать лет!..

— Э, батенька, кто их, эти годы, считает! Теперь парткома нет, жаловаться некому. Впрочем, для вас это может быть и к лучшему, вы человек еще не старый, займетесь чем-нибудь другим, к примеру, коммерцией. По крайней мере, будут деньги. А история, она у всех у нас вроде хобби…

Академик поднялся, показывая, что разговор окончен. Лукин автоматически пожал протянутую руку, вышел в приемную. Эхо его шагов гулко отозвалось в длинном коридоре, затихло в шахте лестничных пролетов. Почему-то щемило сердце и какие-то пустые, ничего не значащие слова крутились в голове. Все еще плохо понимая, что произошло, он натянул плащ, кепку и вышел из института. Дождь не унимался, потоки воды бежали по асфальту вдоль мостовой. «Чушь собачья, — думал Лукин, шлепая без разбора по лужам. — Но ведь надо что-то делать, надо немедленно что-то предпринимать!..»

Анна стояла у окна, смотрела во двор. Лукина она увидела сразу, стоило тому выйти из-под арки. Увидела и в первый момент не узнала. Не узнать близкого человека всегда страшно, потому что за тот краткий миг, когда он кажется тебе чужим, можно понять вещи совершенно беспощадные, открыть для себя то, что в другое время мозг просто отказывается принять. Жестокий глаз не щадит чужака, подмечает все до последней морщинки. Так вдруг оказывается, что идущая по улице старушечка — твоя мать, а сутулый мужчина с усталым лицом и в стоптанных башмаках — твой любимый. «Но этого не может быть!» — рвется что-то у тебя в груди, а уже отравленный знанием мозг холодно поправляет: может, еще как может…

Анна провела ладонью по вмиг запотевшему стеклу, но двор уже опустел и только капли дождя, сбиваясь в струйки, сбегали на жесть подоконника. Как будто боясь, что ее застанут у окна, она присела к кухонному столу, открыла книгу. Ключ уже поворачивался в замке, дверь скрипнула, лязгнула накинутая цепочка. Какое-то время он еще возился в прихожей, потом появился в дверях.

— Ты? Я ждала тебя позже. — Анна помедлила, потом разом, будто решившись, подняла на мужа глаза. Он стоял перед ней в извечном своем клетчатом пиджачке, руки, как всегда, держал в карманах. Она не помнила, когда он заимел привычку носить рубашку поверх тонкого свитера, но теперь это ее раздражало. — Я звонила в институт, но мне сказали, что ты уже ушел…

Лукин пересек кухню, остановился у окна.

— Какой сегодня тоскливый день…

Анна отложила книгу, нахмурилась. Сколько можно таскать одни и те же вещи, да и брюки давно пора отдать в чистку или, по крайней мере, погладить. Она окинула взглядом ссутулившуюся фигуру мужа… Господи, как давно все это было! В тот день на нем был легкий серый костюм, под воротничком голубой рубашки — галстук-бабочка. Он очень любил носить такие галстуки, и только потом, как-то незаметно, перешел на глухие, с высоким горлом, свитера. В тот день… в тот день он шел по улице и радостно улыбался, и она сразу поняла, что этот молодой импозантный мужчина направляется к ней, стоявшей у Дворца бракосочетаний.

— Меня зовут Лука, — сказал он с каким-то мальчишеским озорством, взял ее руку, поцеловал, — так меня называют мои друзья.

И все, что было с ней до этой встречи, стало вдруг неважным и ненужным. Окруженные уличной толпой, они прожили день наедине друг с другом в залитом весенним солнцем городе. И как потом ни вспоминали, какие гипотезы ни выдвигали, осталось совершенно непонятным, зачем в тот день он появился у Дворца бракосочетаний в чужом, далеком районе Москвы.

— Судьба играет человеком, — говорил Лукин, — а человек играет на трубе…

Высказывание это он не уставал повторять, и со временем Анна его просто возненавидела: пустые, ничего не значащие слова и этот легкий, небрежный тон, которым они произносились… Куда деваются чувства? Когда их праздник превратился в будни?..

— Знаешь, кто мне сегодня позвонил? — спросила она, отгоняя нахлынувшую было жалость к себе. — Ты никогда не поверишь — Телятников!

Он повернулся, недоуменно посмотрел на Анну. В падавшем из-за спины свете серого дня лицо его казалось белым пятном.