Уильям Бойд - Неугомонная

— А кто устраивает вечеринку? — спросила я.

— Я, — ответил Хамид. — Чтобы попрощаться. Я улетаю в Индонезию на следующий день.

В тот вечер, когда Йохен был уже в кровати, а Людгер и Ильза ушли в паб — они постоянно звали меня, а я всегда отказывалась — я позвонила детективу-констеблю Фробишеру.

— Мне звонила эта девушка, Ильза. Ей, скорее всего, дали мой номер по ошибке — она спрашивала кого-то по имени «Джеймс», я не знаю такого. Думаю, что звонок был из Лондона.

— Нет, она определенно в Оксфорде, мисс Гилмартин.

— Ох. — Я вздрогнула. — А что она такого совершила?

Последовала пауза.

— Мне не положено вам говорить, но она жила в пустующем доме в Тутинг-Бек. Мы думаем, что, возможно, она занималась торговлей наркотиками, но на нее жаловались за агрессивное попрошайничество. Попрошайничество с угрозами, если вы понимаете, о чем я говорю.

— Ах, вот оно что. То есть она не какая-нибудь анархистка-террористка?

— С чего это вы взяли? — заинтересовался Фробишер.

— Да так, в голову пришло. Просто все эти статьи в газетах, вы понимаете.

— Да, конечно… Ну, лондонская полиция просто просила нас задержать ее. Да и нам не нужны подобные личности в Оксфорде, — добавил он с ноткой самодовольной тупости в голосе.

Я подумала: «Оксфорд полон всяких разных личностей, среди которых странных, ненормальных и неприятных — хоть отбавляй. Одной Ильзой больше, одной меньше — какая разница?»

— Я сообщу, если она снова позвонит, — сказала я почтительным тоном.

— Буду весьма благодарен, мисс Гилмартин.

Я положила трубку и подумала о худенькой, угрюмой и неряшливой Ильзе, попытавшись представить себе ее в роли агрессивной попрошайки. Уж не сделала ли я ошибку, позвонив Фробишеру — он оказался очень проницательным. И с чего это я упомянула про терроризм? Это было действительно грубым просчетом, очень глупым. Я-то полагала, что по неосторожности приютила у себя младшее поколение банды Баадер-Майнхоф, а оказалось, что это пара обыкновенных неприкаянных неудачников.

Демонстрацию у Уэдхэм-колледжа назначили на шесть часов вечера, когда сестра шаха должна была прибыть, чтобы начать церемонию открытия новой библиотеки, построенной на деньги шаха. Я забрала Йохена из садика, и мы сели на автобус, идущий в город. У нас еще оставалось время съесть пиццу и выпить колу в пиццерии на Сент-Майклс-стрит. Перекусив, мы, держась за руки, отправились по Броуд-стрит к Уэдхэму.

— А что такое демонстрация, мамочка?

— Мы будем протестовать. Протестовать против того, чтобы Оксфордский университет брал деньги у тирана и диктатора, которого зовут шах Ирана.

— Шах Ирана, — повторил он, наслаждаясь звучанием этих слов. — А Хамид там будет?

— Думаю, что обязательно.

— Он ведь тоже из Ирана? Правильно?

— Ах ты моя умница…

Я остановилась в изумлении: по обе стороны от входа в колледж стояло две группы людей общим числом около пятисот. Я ожидала увидеть обычную кучку левых и рядом с ними нескольких молодых бездельников, ищущих развлечения, а здесь был строй из нескольких десятков полицейских. Взявшись за руки, они держали под контролем вход в колледж, делая проход к нему как можно более свободным и широким. Другие полицейские стояли на улице, постоянно говоря что-то в свои портативные рации, нетерпеливо размахивая руками, приказывая машинам проезжать. У демонстрантов были плакаты с надписями «ДИКТАТОР, ПРЕДАТЕЛЬ, УБИЙЦА» и «ПОЗОР ОКСФОРДА, СТЫД ИРАНА». По команде человека в маске, державшего в руке мегафон, они скандировали что-то на фарси. И все же, как ни странно, настроение было праздничным — возможно потому, что стоял прекрасный теплый летний вечер, возможно потому, что это была благопристойная оксфордская демонстрация или, может быть, просто трудно быть по-настоящему возмущенным и революционным по поводу открытия новой библиотеки. Вокруг сплошные улыбки, смех, добродушное подшучивание — и все же это поразило меня: это была самая многолюдная политическая демонстрация из всех, которые я когда-либо видела в Оксфорде. Она напомнила мне гамбургскую юность, и я вспомнила Карла-Хайнца и все те яростные марши, в которых мы с ним участвовали. У меня немного испортилось настроение.

Я заметила Хамида рядом с другими иранцами, они скандировали вслед за человеком с мегафоном и трясли перстами в выразительном унисоне. Веселые английские студенты в военного образца куртках и кеффиях выглядели как актеры-любители. Для них этот протест был чем-то вроде внеклассного развлечения: ничего серьезного — этакое веселье под лучами вечернего солнца.