Михаил Веллер - Живы будем – не помрем

— А переодеться вечером?

— Переодеться? Вечером? А зачем? И так нормально.

— И еды не взял?

— Да куда? Тут дороги-то…

— А зубную щетку взял?

Игорь удивился:

— Чего тебе щетка?

— Покажи, — велела она странным голосом.

Он улыбнулся:

— Знаешь, и щетку не взял. Она дешевле бутерброда; люблю ездить налегке.

— Как же ты, такой обстоятельный, такой рациональный, не взял с собой щетку?

Раздражение в такой ситуации как нельзя более естественно, и так же естественно срывается оно на том, кто под рукой.

— При чем тут щетка! — заорал он. — Тут машина заглохла!

— И с чего же она заглохла?

— Вот и разбираюсь!

— И я разбираюсь.

— В чем ты-то разбираешься?

— В машине.

— Ты разбираешься в машине?

— Ага. Разбираюсь: заглохла или должна была заглохнуть?

До него, наконец, дошел ее тон.

— Ты что, мне не веришь?!

— А почему я должна тебе верить? Ты же мне не веришь!

«Дура, разлетелась в путешествие. Всем уже нахвасталась… И могла поверить, будто что-то для него значу. Так ему папочка и даст гонять машину за тысячу километров. Спектакль. Конечно: и впечатление произвести, и трат никаких…»

— Сейчас попробуем еще, — через силу сохранял выдержку Игорь.

Уже светлело, белесо и хмуро; с мокрой спиной и окоченевшими руками он ввалился на сиденье.

— Можешь не стараться, — злым и несчастным голосом сказала Валя. — Никуда мы не поедем.

— Почему это не поедем… — деморализованный, он еще упрямился.

Когда розовые девичьи грезы рушатся в скверную реальность, от них остается чернильная лужа вроде той, что окутывает удирающую каракатицу. Валя ненавидела себя, машину, Таллинн, номер в гостинице, ресторан, а пуще всего ненавидела виновника всего этого крушения.

— Ладно, — холодно произнесла она. — Долго еще присутствовать на представлении, или зрители на сегодня свободны?

Игорь побледнел от оскорбления:

— И ты можешь… Кататься — так милый, а саночки возить — так долго ли присутствовать! А если б у меня не было машины?

В волнении, как известно, слова вываливаются сами, и не самые удачные, усугубляя несимпатичность ситуации.

— А машина и так не твоя, — расчетливо уязвила Валя. Она обрела спокойствие, словно у них была одна доза раздражения на двоих, и по мере того, как один заводился, другой успокаивался. — Она папочкина. И можешь трястись над ней, сколько угодно.

Вытянула сумку и выскочила, хлопнув дверцей.

— А катись ты к… — выкрикнул Игорь, бешеный от обиды.

Ни фига себе сходили за хлебцем, с черным юмором поздравила себя Валя, трясясь в холодном троллейбусе.

В десять она была уже дома: с каким-то даже весельем объявила, что Светка заболела и поездка откладывается, и села перед теликом смотреть «Утреннюю почту».

На автостанции был выходной. Пришлось звонить о поломке отцу, что также не способствовало улучшению настроения. В полдень приехал отцов приятель, машину отбуксировали к дому.

— Холодно, черт…

— Да не тянет! Ты жиклер проверял?

— Так здесь са-ахар в бензобаке!

Долго ругались, откуда взялся сахар. Машина ночевала под домом. Старая шутка, пацаны баловались.

На звонки отвечали, что Вали нет дома. Она и действительно была у подруг в общежитии: не столько читали к экзамену, сколько обсуждали несостоявшуюся поездку. «Морочит он тебе голову… Но будь осторожней, не упусти. — Да нужен он мне!»

А тот, кто совершил эту нехитрую диверсию, вечером поехал убедиться, что синие «Жигули» мирно ночуют на платной стоянке. Узнать о готовящейся поездке было нетрудно: Ларик с Ларисой (созвучие, да?) находились в телефонной связи (тоже неплохой оборот, вы не находите?). На звонок она сообщила:

— В субботу утром собираются на его машине в Таллинн. Желаю удачи. — И улыбнулась улыбкой врача, тактическим ходом вынудившего больного принимать требуемое лечение.

Неделю Игорь заглаживал впечатление, как занозу утюгом. Причина выглядела малоправдоподобной; поездку решили перенести, но снова ударило под тридцать, и тема отплыла в теплое будущее; иногда Валя упрекала себя в подозрительности и невыдержанности (о, как опасно упрекать себя: подсознание отпружинивает упреки, как тетива — стрелу, и уязвлен неизменно оказывается тот, из-за кого и упрекают себя).

Они возвращались вечером с концерта «Аквариума»:

— Гребенщиков — это гений, разумеется!.. — когда в темном проходе между домами качнулись навстречу три характерные фигуры: