Авраам Шварцбаум: Бамбуковая колыбель

Эта неукорененность в истинной мудрости Торы породила во мне ощущение неуверенности и время от времени толкала меня на неуместные или грубые высказывания и поступки.

Когда свет Торы открылся мне впервые, все на некоторое время поплыло у меня перед глазами; сама еврейская община вдруг представилась мне нагой. Я увидел, что некоторые представители религиозного истеблишмента ведут образ жизни, не соответствующий моим новообретенным религиозным идеалам, и мое новое, обостренное зрение обнажало это несоответствие. Мой гнев был особенно резким, потому что разочарование было болезненно острым. Сегодня я понимаю, что во многих случаях я проявлял недостаточное уважение даже к тем, кто явно был более меня сведущ в мудрости Галахи .

Со временем я понял, что правильно поступает тот, кто, осознав личные и общинные отступления от идеала, не бичует в гневе и раздражении всех других, а предъявляет требования прежде всего к самому себе, стремится искоренить в первую очередь свои собственные недостатки и лишь затем обращается к исправлению пороков общины, действуя при этом в духе агават Исраэль , еврейской любви к ближнему. Таков один из уроков, к которым я хотел бы подвести своих читателей.

Исходным толчком к написанию этой книги было желание рассказать о еврейской девочке, которая случайно родилась китаянкой и случайно оказалась моей дочерью. То, как Двора справлялась и продолжает справляться с трудностями

своего необычайного положения, может послужить примером для всех тех, кто по той или иной причине ощущает, что он чем-то отличается от всех других, что он — иной.

Именно эта ее «инакость» стала причиной, побудившей нас отправиться в путешествие, необычайность которого превзошла все, что мы могли себе вообразить; ибо пройденные нами географические расстояния кажутся ничтожными в сравнении с духовными вершинами, на которые нам пришлось подниматься.

Бамбуковая колыбель, в которой мы укачивали нашу крохотную китайскую дочку, стала для нас символом нашего собственного пути к открытию великого еврейского духовного наследия.

В далекой стране, где шорох бамбуковых полей вторит рокоту моря, мы услышали голос, который позвал нас домой. Мы не знали тогда, что этот голос пришел из глубин наших собственных душ. Но именно тогда мы впервые обратили наши сердца к Всевышнему, и Он ответил на наши молитвы. Колыбель покачивалась на мягком китайском ветру по своей собственной воле, и точно так же события нашей жизни обретали свою собственную направленность и цель.

Из нашей бамбуковой колыбели мы ступили в мир древней и вечной мудрости. Мы пробовали наши едва прорезавшиеся зубы на хлебе Торы и учились ходить, прибегая к помощи Пророков; нашими первыми словами были слова благочестивой молитвы. Каждый новый день занимался зарей новых откровений, и вера в Всевышнего наполняла нашу жизнь ежедневной радостью.

Теперь мы знали, что рука Всевышнего простирается повсюду. Каждое событие, происходящее в мире, каждый наш вдох и выдох есть выражение Его воли, хотя многие и отказываются признать Его существование. Временами свидетельства Его активного вмешательства в человеческие судьбы настолько очевидны, что даже самые закоренелые скептики не могут отрицать Его вездесущность и всемогущество.

Этот рассказ изобилует такими свидетельствами. Поведав о них, я надеюсь помочь скептикам, а заодно и всем остальным, расслышать тот голос, что зовет их «домой», помочь им выбраться из колыбельных потемок в мир, пронизанный светом Торы.

Вечером водворяется плач,

а с рассветом - радость.

Псалмы, 30:6

КАЖДАЯ УХОДЯЩАЯ МИНУТА этого раннего утра выбрасывала все новые толпы людей из подходящих к платформам поездов на вокзальный перрон. Автомобильный гул нарастал по мере того, как все больше мотоциклов и велосипедов вливались в грохочущий поток автобусов, автомашин и такси. Су-Ин наблюдала за вокзалом, прячась в дверном проеме напротив. Она стояла одиноко и неподвижно, не сливаясь с потоком торопившихся по своим делам людей. Потом она перевела глаза на циферблат больших часов над вокзальным входом. Шесть тридцать пять. Еще немного, подумала она, и наступит самый суматошный час.

Предрассветный дождик смешался с вечной городской пылью, и теперь город был окутан серой пасмурной дымкой. Стоя в своем укрытии с самого рассвета, Су-Ин видела, как луна уступает место солнцу, медленно поднимающемуся над Восточными Воротами. Утренний холод уже смягчился, но она все равно ежилась, как в ознобе, и куталась в свою тонкую шелковую кофту. В душе ее все застыло, как в темных водах пруда, что тянулся вблизи дедова дома в деревне. Чувства и мысли смешались. Разум блуждал где-то далеко. Две пожилые, одетые в черное женщины прошли рядом с ней, шаркая крохотными ступнями, с детства изуродованными тугими бинтами; стайка одинаково одетых школьников, щебеча как болтливые птицы, подпрыгивая и приплясывая, промчалась по тротуару; уличный разносчик, низко согнувшись под тяжестью своего товара, громко предлагал покупателям какую-то яркую птицу в плетеной клетке — Су-Ин почти не замечала прохожих, не видела никого и ничего вокруг.