Трецца Адзопарди - Укрытие

Я впитываю все — удушающую жару, слабый запах взволнованных тел, окна в капельках влаги. Места мало. Роза с Люкой, Селеста, Джамбо. А теперь еще я. Нам всем здесь никак не разместиться. Я наблюдаю за их разговором: рты открываются и закрываются. Роза смеется, Люка наклоняется и шепчет что-то ей на ухо, у Селесты — она злится, но вслух этого не высказывает — глаза-щелочки. Она барабанит по столу розовыми наманикюренными ноготками.

Изо дня в день мама возилась с нами на этой кухне. Каково это было — всех шестерых надо было накормить, одеть, за всеми приглядеть. А еще — ждать Фрэнки, составлять списки, писать записки кредиторам.

Я тоже отлично умею составлять списки; мне всегда хочется все расставить по местам…

Такие мы и есть, скажи, Дол?

Какие? — пытаюсь сообразить я.

Дикари и невежи, отвечает Роза.

Говори за себя! — мрачно бросает Селеста.

Она сдергивает с блюда с сандвичами посудное полотенце, подозрительно принюхивается, после чего протягивает блюдо мне.

Бедная миссис Рили! А что до отца Томелти…

Это все то же красное полотенце миссис Рили. Я ничего не говорю. Беру сандвич, он так густо намазан маслом, что оба треугольника хлеба сползают с куска ветчины. Убедившись, что никто на меня не смотрит, я скармливаю сандвич псу. Селеста вешает посудное полотенце на стул Джамбо.

Рили, наши соседи. Лю, помнишь их?

Она надувает щеки, смотрит хмуро и сосредоточенно, и голос ее звучит потрясающе точно: «Делла! Где это треклятое „Эхо“?» Джамбо смотрит на нее озадаченно.

Они им задницу вытирали. Не надо на меня так пялиться — мы все так делали. Даже наша леди Изыск, говорит Роза, кивая на Селесту. Селеста берет сандвич и откусывает крохотный кусочек.

Роза, ты не могла бы хотя бы за едой вести себя прилично?

Теперь уже поздно рассказывать про посудное полотенце.

Они резали бумагу на четвертушки, говорю я, стараясь не смотреть в мрачное лицо Селесты. Все глядят на меня. Роза от удивления раскрывает рот.

А ты откуда знаешь? — спрашивает она.

Мама иногда перелезала через забор и воровала у них из сортира. Говорила, пригодится кроликам в клетку. Для тепла.

Молчание. Сама не знаю, откуда всплыло это воспоминание. Селеста пристально разглядывает сандвич. Люка закуривает очередную сигарету. Роза берет бутылку виски, отвинчивает крышку.

Дол, где я видела стаканы? — говорит она, оглядываясь по сторонам.

Они в буфете под лестницей. Я протискиваюсь между коробками и мешками, дотягиваюсь до полочки, на которой стоят пыльные разрозненные стаканы. И зову Розу.

Подойди-ка, я тебе их передам.

В углу помигивает счетчик. Раньше была круговая шкала: колесико с красной зарубкой крутилось то быстро, то, когда в доме было темно и тихо, медленно-медленно. Красная кайма полотенца, которым миссис Рили подвязывала маме подбородок; язык Евы, слизывающий крем с губ; расколотый рубин. И — еще ярче и краснее — кровавые жемчужины, капающие мне в ладонь. Я пытаюсь все расставить по местам.

Мама стоит у буфета и кричит наверх:

Роза! Фрэн! И, кому-то другому, тихо: Они еще не вернулись из школы.

Она, должно быть, забыла, что мы с ней играли в прятки. И я сижу здесь, в буфете под лестницей.

Я буду считать до ста, а ты, Дол, иди спрячься!

Она поцеловала меня в макушку и отвернулась. Я слышала, как она прошла в столовую, и тут все стихло. Это было давно, вечность назад. Я следила за шкалой счетчика, ждала, когда снова появится красная полоска. Досчитала докуда знала, а остальное сочинила.

Одиндесять, двадесять, тридесять, сто!

Я думала, она придет и меня найдет.

Она включает свет, и колесико начинает вертеться. Я хочу позвать ее, но слышу мужской голос. Он смягчает окончания, и слова будто тают. У отца такой же голос, когда он бреется или когда выиграл. Но это не отец.

Иди ко мне, говорит мужчина.

Фрэнки вернется с минуты на минуту, отвечает мама. Голос у нее напряженный.

Он смеется. Я пытаюсь разглядеть в щелку, что происходит, но вижу только край маминого платья. Прохладный воздух дует мне в уголок глаза. Они стоят совсем рядом, и она вздыхает — резко, прерывисто, словно уколола палец. Он наваливается телом на буфет, и становится темно. Шепчет что-то — что, я разобрать не могу, — и снова смеется.

Сюда, говорит она, отводя его в сторону. До меня доносится шум — свистящий, шелестящий. Только бы она меня не нашла! Когда мама снова говорит, она почти поет.

Ты разрешишь мне ее увидеть? — говорит она. Разрешишь?