Diamond Ace - Овердрайв

— Ну-ка, Бен, подержи нашу красавицу. Сейчас мы ей сделаем макияж.

— Нет! — кричит Тео, когда еще одна рука хватает его за волосы. — Не смей! А то! «Да где же охрана?! Куда они смотрят?»

— Не смей! УБЬЮ! — ложка все ближе и ближе, и Тео срывается на визг. — УБЬЮ! Что-то царапает по волосам, и Тео видит руку Эда с черным пучком.

— Эй, что тут?! А ну разошлись, — просыпаются тюремщики. Тео выпрямляется и растерянно смотрит на ухмыляющихся скинов.

— Подумай хорошенько, девочка, будешь ли ты платить. Тео постригся под бильярдный шар и скрывается в сортирах. Тео драет их день за днем, как бойскауты — зубы по утрам, вот только писсуары и толчки не становятся чище. Зассаная западня. Эд все время где-то рядом — нависает будто грозовое облако с тучками-приспешниками. В выходные приходят родители и молятся о душе сына. Они просят его исповедаться, повиниться перед Богом, но раскаяния нет, как нет больше и Джины, и желтых шариков на фоне бледной луны. Есть застывшая, точно цемент, черно-белая картинка: Рон Уиллер, человек-без-лица.

— Ты что думаешь, здесь кто-то будет за тебя убираться? — спрашивает Эд. Одна коварная подножка в столовой, и содержимое подноса сероватой жижей вывалилось на кафель. Тео стоит над этим озером, морем овсянки и переминается с ноги на ногу.

— Я сказал, возьми и ешь это, — шепчет скин-хед. Тео пытается уйти, но его толкают лицом в кашу.

— Я сказал, ешь! — что-то, наверное, нога, ударяет по затылку, и от боли Тео воет разбитым ртом. — Ешь! — еще один удар приходится по уху, и воцаряется тьма. Он просыпается в камере от непривычного звука. Пение? Здесь?

— Серхио? Это ты? — челюсть будто ватная и не слушается, и Тео не чувствует правое ухо.

— Да. Разбудил? Тебя отнесли сюда.

— У тебя хорошо получается. Ты не думал заняться этим серьезно?

— Не знаю. Как-то не до того все было.

— Стой я, — Тео садится, и камера кружится перед глазами, как ярмарочная карусель. К горлу подкатывает тошнота. — Я, кажется… Он встает, дрожа и шатаясь, и делает несколько шагов.

— Куда ты?

— К директору тюрьмы.

— Ты молчать пришел? — спрашивает директор Райли. Тео он напоминает Бетховена из фильма о собаке. — А? Тео немного удивительно, что его вообще пустили в приемную, и он рад бы ответить, но не может. В эту минуту Тео борется с тошнотой и головокружением, которые только усилились от ходьбы по коридорам и лестницам. «Не потерять бы сознание».

— По… — сглатывает он. — Простите, я хотел спросить. — Музыка, можно ли ею здесь заниматься?

— Сынок, ты что издеваешься? Это тюрьма, а не летний лагерь! Если это все — можешь идти.

— Но, погодите, — Тео хочет еще что-то сказать, но очередной приступ тошноты заставляет захлопнуть рот.

— Так, все! У меня и без того дел хватает!

— Одно слово.

— Я вызываю охрану, — директор тянется к внутреннему телефону.

— Выступление и телевидение! — кричит Тео.

— Что? — рука останавливается в дюймах от трубки. — А теперь подробнее.

— Привет, пап, у меня просьба, ты не мог бы привезти сюда гитару и усилитель?

— Нет! Это уже один раз тебя не довело до добра!

— Пап, мне разре… В трубке пищат частые гудки. «Идиот! Кретин!» — Тео чудом сдерживается, чтобы не разбить к чертям телефон. — «Кому же позвонить?» Тео вновь снимает трубку, прикасается к квадратикам кнопок. «Кому?» И тут пальцы сами утыкают в знакомые цифры. Одна, другая…

— Алло, Джина? Пожалуйста, возьми телефон, мне больше некого попросить. Ранее Илай лежит в кресле, сжимает пальцами лоб и слабо стонет:

— Знаешь, в чем между нами разница? — учитель открывает налитый кровью глаз и смотрит на Тео. — Кроме, конечно, этого сраного похмелья и простаты размером с куриное яйцо.

— Я не знаю. Вы лучше играете?

— Дерьмо собачье! — Илай выпрямляется и тычет в сторону футболки Тео. — Вот, что это за дребедень?

— А. Это Алекси Лайхо.

— Кто? Хайхо? Японец что ли? Скажи, как думаешь, лет через сто его будут помнить?

— Ну…

— Хрена лысого! Моцарта будут помнить! Эдит, долбанную, Пиаф! Джима Моррисона! Даже этого припадошного Ван Халена — и то скорее будут помнить, чем твоего Хайху!

— Ну почему…

— Потому! Потому что они не пытались кому-то подражать! Не исходили соплями по какому-то кумиру. А собой были! Собой! Так что сними эту бл…, и не позорь меня! Сейчас

— И как мы это будем делать? — Серхио недоверчиво разглядывает помещение. Тесная подсобка — там и сям, как дреды из головы «растафари», торчат банки краски, лопаты и швабры. Но, главное, здесь есть розетка.